– Спасибо, – сияло белое круглое личико, когда они отходили от кассы.
– Не надо донашивать вещи до дыр, как бичиха, – упрекнула Карина. – Сразу говори, если что. Это же не проблема теперь купить новую.
Ей было стыдно за сестру, за семью, за их скромный бюджет. И еще больше за то, что стыдно. Полина чувствовала это и тоже насупилась. До следующего магазина они шагали молча. У каждой была своя тоска, но они друг друга понимали. Полина была единственным человеком, который ее понимал полностью, так Карине казалось. Она же иногда сестренку не понимала, потому ругала, а потом сильно жалела о каждом разе. Благо, та быстро отходила от обиды и продолжала вести себя как ни в чем не бывало. Старшая еще больше корила себя за это.
К куртке требовалось обновить аксессуары: шапку, шарф, перчатки. Потом Полина попросила купить ей тушь, но в итоге набрала еще подводок, теней и ярких лаков. Карина даже не представляла, зачем сестренке столько и для чего, ведь мать не одобряла чрезмерно яркий макияж и вызывающий маникюр.
По магазинам они загулялись допоздна, по крайней мере, Полине одной в такое время возвращаться уже возбранялось. Карине тоже, но она игнорировала родительские запреты. Сестры вызвали такси.
Пакеты едва поместились в салон автомобиля. Угловатая форма мешала сложить их компактно. Они прижались друг к другу, чтобы меньше места занимать, окружив себя покупками, и на телефоне решили посмотреть стримы и лайвы Линдси, пока едут.
Выходя из салона, Карина увидела, что на кухне горит свет, значит кто-то не спал, скорее оба. Перед тем, как явиться с провинностью, она решила смягчить жесткую встречу чем-нибудь сладким и забежала в пекарню, которая находилась в их доме. Из-за этой пекарни матери часто приходилось травить тараканов. Изобилие насекомых в семье никого уже не смущало. Карина привыкла к ним с детства и не испытывала отвращения. Они казались ей естественным дополнением кухни, как микробы на коже, от которых некуда деваться, даже если они могут быть вредными. Оставив Полину ждать на улице с пакетами, она быстро сбегала и купила французское печенье, которым когда-то уже угощала мать. Той понравилось.
Войдя в квартиру, Карина почувствовала, как все напряженно замерло. И советский шифоньер, который частенько поскрипывал, непривычно затих, и холодильник, всегда ворчливый, перестал жужжать, и половицы, которые работали раньше как клавиши старого органа, теперь обеззвучились.
Мать сидела за маленьким квадратным столом на шатающейся табуретке и выглянула в проем двери кухни.
– Вы что так поздно? – почти шепотом спросила она, хмуря брови на Полину.
Карина глянула на часы в телефоне – с одиннадцати прошло тринадцать минут. Еще даже новый день не наступил, а мать уже переживала.
– Карин день рождения отмечали, – хихикнула Полина.
Они прошли на кухню, где даже двое теснились. Вчетвером, казалось, они здесь никогда не помещались. Советский пожелтевший за годы холодильник снова зажжужал. Лампа накаливания, не обрамленная люстрой, спускала на комнату тусклый желтый свет. В таком цвете все казалось еще более унылым, чем было на самом деле.
– Че не спишь? – без претензии спросила Карина, подходя к пластиковому кувшину с холодным кипятком.
– Вас жду. Подарок тебе подарить хотела, – слабо улыбнулась женщина, кивая на маленькую, меньше стандартной фоторамки, икону с изображением седого мужчины в митре с красивыми чертами, но сухим лицом, на столе.
Церковные одеяния пестрели роскошью. Сочетание красного с белым придавало всей картине сверхважности и царственности. Церковнославянским шрифтом было написано: «Николай Чудотворец». Карина не сумела сдержать уставшее раздражение и выдохнула его медленно. Мать сотню раз рассказывала им эту легенду о бескорыстной доброте святого, который подбрасывал разорившемуся купцу мешочки с золотом, чтобы тот мог вывести дочерей под венец, а не на панель.
– Возьми с собой на новое место, – с трепетом мать протянула ей иконку в вычурной раме под серебро. – Мне так спокойнее, если ты будешь под его присмотром.
Дочь неохотно переняла, разглядывая впавшие глаза, острый и неестественно прямой нос и жирные морщины на высоком лбу. Художник явно рисовал небрежно, местами перебирал, а где-то недобирал. Или просто кто-то неудачно скопировал изображение, изменил формат и чуть исказил пропорции, заретушировал неровности пятнами и добавил ненатуральной контрастности для привлечения внимания. Но рамка блестела красиво, хоть и не походила на серебро, а скорее на алюминиевую фольгу с изящными выпуклостями.