– Спасибо, – в голосе Карины не ощущалась благодарность, но она постаралась улыбнуться.
Холодная вода утопила ком боли на дне желудка. Временно полегчало. Мать долго смотрела на нее с глубокой грустью, будто провожала на тот свет, а потом спросила:
– Ты там одна будешь жить? Не вместе?
– Одна.
Девушка взяла наполовину полный стакан и села напротив, положив локти на стол. Женщина закивала.
– Жениться, видимо, не собирается. Даже знакомиться с нами не торопится. Хотя вы уже сколько…
– Мам.
Карина хотела сразу пресечь упреки. Та взяла ее за руку.
– Карочка, ты так изменилась из-за него. Все эти шпильки, макияж, мини, в которых и смысла нет, хоть без юбки ходи. Ты ведь не такой была.
Светло-карие глаза к чему-то взывали. Она не могла понять, к чему именно. В ней этого как будто не было или давно потерялось.
– Он на тебя плохо влияет. Нельзя же все его прихоти исполнять, даже если он платит за твою учебу.
Карина убрала руку и выдохнула.
– Карочка, это ведь неправильно, если так. Как тебе перед богом не стыдно-то? Он купил, попользовался и выкинул. Пошел покупать новое. И ты останешься ни с чем.
– Мам, я и до была ни с чем, так что ничего не потеряю.
Она залпом выдула остатки воды и с грохотом поставила стакан на стол. Полина метала обеспокоенный взгляд от одной к другой, но после громкого звука словно очнулась и воскликнула:
– Мам, смотри, что мы с Карой купили!
Она побежала в прихожую и зашелестела бумажными пакетами. Мать смотрела на нее с сожалением или разочарованием, опять сложив руки треугольником на груди – ее любимый жест смирения и терпения.
– Куртка, смотри, какая! – девчонка приложила косуху к плечам и повертелась с небольшой амплитудой.
– О, явились ночные бабочки, – проворчал отец, остановившись в проеме двери большой комнаты. – А это че такое?
Он кивнул на пакеты и перевел пока еще недоуменный, но уже злой взгляд на старшую дочь. Карина съежилась.
– Очередные сто тысяч? – продолжал отец с издевкой. – Сама продалась и сестру за собой тащишь!
Налитые кровью глаза быстро обежали все троих и остановились на Полине, точнее на куртке, которую та крепко прижала к себе, предвкушая страшное.
– Ну, ты же не вывозишь, – ответила Карина, приподняв подбородок. – Дочери ходить не в чем, а тебе плевать. Только молить о снисхождении и можешь. Хм. Молитвы услышаны. Считай, это божьим даром.
Ей хотелось его задеть и унизить. Первой. Невысокая фигура отца терялась в широком халате серо-черного цвета. Когда-то он казался ей грозным и всемогущим, но теперь она видела только жалкого неудачника, осунувшегося под тяготами жизни, который в собственных бедах винил несправедливость мироустройства и безбожность остальных людей.
– Цыц, стерва! Я свое честным трудом зарабатываю, – отец резко подался вперед, сжав розовые обветренные руки до побеления костяшек, но остановился, не сделав и шага, и отвернулся к матери. – И эта дрянь еще будет меня в чем-то упрекать.
Женщина опустила покорные глаза и сложила жилистые руки на животе, крепко обвив предплечья, как лианы друг друга в густых зарослях. Полина накинула куртку на плечи и стянула к центру рукава.
– Это я выбросить тебе не дам! Я не надену больше ту драную! – тонкий голос девчонки вибрировал от страха, но решимость укрепляла позу и хмурила гладкий лоб.
– Не драная она вовсе! Подумаешь, дырка. Мать заштопает.
Отец чуть смягчился. В глазах промелькнул стыд, но быстро сменился злобой, когда взгляд опять коснулся старшей дочери.
– Толь, – тихо сказала мать, – старая куртка и правда поизносилась.
Отец оскалился на секунду, но не нашелся, что ответить, и прошел к холодильнику, чтобы достать открытую ряженку в квадратной картонной упаковке.
– Че ты ей иконку всучила? – обратился он к жене. – Мать, тут икона уже не поможет. Слава богу, эта шваль завтра отсюда уберется.
– Толь, у Кары же сегодня день рождения, – вступилась женщина.
– Да будь проклят этот день, – брызгая ряженкой, процедил отец.
Карина почувствовала, как внутри что-то надломилось. Оно ломалось уже не раз, но каждый новый приносило адскую боль пуще прежней. Закрыв глаза, она судорожно выдохнула. «А он еще не знает правды», – проскользнула мысль, то ли насмешливая, то ли опасливая. Стоило лечь спать, чтобы закончить этот день поскорее. Он был испорчен с самого начала. Они встретились глазами с матерью. Та извинялась взглядом, но ничего не говорила. Полина подняла уголки бровей над переносицей, будто молила о чем-то, прижимая пустые рукава к груди.