Сегодня Ольге Сидоровне приснился странный сон: она знала, что уже умерла и шла по длиной извилистой дороге, уводящей куда то за горизонт, а навстречу ей шли друзья и родные, которые умерли раньше её и среди них был Пауль. Он остановился напротив и долго, укоризненно смотрел на неё, ничего не говоря, но Ольга точно знала, за что он осуждает её и испытывала вину, но уже ничего не могла изменить. Ольга Сидоровна проснулась и вздохнула с облегчением, как хорошо, что это только сон! Она сразу повернулась к тумбочке с телефоном и с трудом набрала номер дочери. Она терпеливо слушала долгие гудки, наконец, ответил зять, услышав её голос:
— Нет вашей дочери. Любуйтесь на неё по телевизору…
— Саша, ты всё шутишь, а мне не до шуток сейчас, мне Маша срочно нужна!
— Да нет же, не шучу, Маша в Москву улетела.
— Почему в Москву? Каким образом?
— Обычным, — на метле, — ответил Александр. — Вы что, не знаете свою дочь?
— Саша, ты можешь говорить серьёзно?
— Ольга Сидоровна, серьёзно и говорю. Позавчера Маша пошла в магазин, долго не возвращалась. Я забеспокоился, собрался встречать. Открываю дверь, а перед порогом она с метлой в руках. Я спросил: «Ты собралась лететь или подметать?» А она объявляет: «Улетаю в Москву на передачу к доктору Малахову».
— Зачем ей художнику на передачу к доктору? — не могла понять Ольга Сидоровна.
— А Малахов заинтересовался, как она смогла договориться со своей астмой и остаться в профессии несмотря на запрет докторов!
— Понятно. Тогда позови мне Софию!
— А ваша внучка укатила Германа развлекать.
— Сумасшедший дом. Какого такого германца? — не расслышала тёща.
— Ольга Сидоровна, не германца, а Германа.
— Что ещё за Герман?
— Герман из Германии.
— Ну вот, я так и сказала — германец. Что же ты меня путаешь?
— Вы, как всегда, правы, Ольга Сидоровна. Извините.
— Откуда этот германец взялся? Зачем он ей? Своих русских мало?
— Ольга Сидоровна, приедет внучка, у неё всё и спросите. Мне некогда, работать надо. У Марии выставка через неделю, а у меня ещё рамы не готовы. Всего доброго!
Зять положил трубку, а Ольга Сидоровна долго ещё не могла успокоиться. Значит, сон ей был вещий, последнее предупреждение. И Она снова окунулась в своё прошлое, в длинный барак с серым утром за окном.
К началу войны, в тридцать девятом, хозяину фабрики Паулю было около сорока, когда при родах умерла его жена, оставив вместо себя рыжеволосую Еву. У Пауля уже имелся наследник и помощник — семнадцатилетний сын Алоис, болезненный, молчаливый юноша не от мира сего, с непременным томиком Гёте за пазухой. Пауль показался Ольге человеком хмурым, неразговорчивым, но не злобным. Кто знает, каким он был до войны, при жизни его любимой жены, когда с конвейера его фабрики сходили не ящики для снарядов, а добротная мебель для уютного быта?
Несмотря на полученные немцами инструкции: демонстрировать подневольным рабочим расовое превосходство и избегать личных контактов, хозяин относился с необъяснимой, но очевидной симпатией к Ольге. К сожалению, это заметила не только она — все работницы фабрики стали коситься в её сторону и перешёптываться. Оля была удивлена — особенной внешностью она не отличалась. Нельзя было сказать, что у неё было красивое лицо или ладная фигурка. Вот у Кати — да! Но мимо сестры Пауль проходил, как мимо пустого места, уже издали не сводя глаз с Ольги.
Когда все попривыкли друг к другу и наладились более или менее сносные отношения, какие могли быть при сложившихся обстоятельствах между немцами и остарбайтерами, маленькая Ева, не чувствуя преград, которые были между взрослыми, всё чаще стала забегать в барак к русским. Объектом своего общения Ева выбрала Ольгу, игнорируя остальных. Однажды Ольга сильно простыла, ни о каком лечении восточных рабов речи не могло быть, но ей, с высокой температурой разрешили остаться в бараке, не выходить на работу. В обед к ней пришла Ева с бумажным свёртком, в нём лежал кусочек штруделя и три яблока. Отказаться от такого подарка из рук ребёнка она была не в силах, хотя понимала, что сама Ева не могла знать о том, что Оля лежит здесь больная. Так или иначе, но со временем Ольга была отмечена вниманием всех членов этой маленькой семьи. Застенчивый Алоис, по необходимости разговаривал на фабрике только с Ольгой, хотя были девушки, которые хорошо владели немецким, в отличие от Оли, — ей чужой язык давался тяжело.
Как то в воскресный день в барак пришла Ева. Девочка была в нарядном платье, на шее большой овальный медальон с фотографией матери — подарок отца Еве ко дню рождения. Вот тогда-то и стало всё сразу понятно без слов. С фотографии на них смотрела женщина невероятно похожая на Ольгу. Высокий лоб; большие карие глаза с опущенными внешними уголками, указывающие на добродушие, доверчивость и готовность к помощи; широко поставленные густые брови; нос, чуть больше, чем следовало бы с едва заметной горбинкой, приподнятые уголки губ, излучающие радость и оптимизм; густые, слегка волнистые волосы — всё было Ольгино. Медальон прошёл по рукам изумлённых девушек. Они смотрели на фото, затем на Ольгу, ахали, качали головами, перешёптывались. Но с тех пор Ольга не замечала ни одного косого взгляда, не слышала унизительного шепотка в свой адрес.