— Но кто будет верить тогда нашему слову, если мы его нарушаем? — я поставил ногу на первую ступеньку, замер на мгновение и нахмурился. — Я бы список урезал, но хоть что-то заплатил. С дерева-то они его сняли и кормили-поили все это время.
— Вот пусть летун и платит, — усмехнулся Тибур, снова превратившись в мохнатую кочку среди кустов. — А мы лишь можем пообещать, что не шлепнем их во имя великой победы. По мне, остаться в живых — стоит дороже ящика с сухпаем…
* * *Как ни странно, сбитый пилот действительно легко отделался. Ушиб спины, небольшое сотрясение мозга и оскорбленное самолюбие, требовавшее немедленного реванша. Но грубым спецназовцам на тонкую душевную организацию клиента было плевать, поэтому полковнику пришлось заткнуться, а мы организовали его вывоз. Многократно перепроверив подходы к окраине деревни, радисты навели на освобожденный от скота утоптанный пятачок авиетку, и загрузили туда крепко привязанного к носилкам «героя». Через полчаса нас подобрала группа поддержки, и я только успел помахать сбежавшейся малышне на прощанье. Странные ощущения переполняли грудь после вылета: никто не пытался меня убить, парни живые и здоровые возвращались домой. И лишь слова капитана, брошенные на прощание старосте, царапали мне душу:
— Слушай сюда, пень коротконогий. Я с твоими в джунглях не раз бодался. Но воевали мы по честному. Если сразу друг другу глотку не порвали, потом домой не приходили и детей не резали. А этот умник, что здесь жрал и спал, он тебе не простит. Потому что для него даже мы — мусор, про вас и речи нет. Поэтому собирай свою деревню и проваливайте куда-нибудь на день-два пути южнее. К родне, или вообще — в лес дремучий. Понял, старик?
— Он обещать! Еда обещать, одежда обещать! Он сказать…
— Ты не с тем договаривался. Я бы пообещал и сделал. Он — делать не будет… Послушай меня, кочерыжка желторожая… Детей пожалей. Уходите, пока не поздно. Если к сезону дождей деревню не тронут, тогда вернетесь… Этот совет — единственный подарок, который я тебе сделать могу…
Уже в казарме, вытираясь насухо серым от бесконечных стирок полотенцем, я тихо спросил ротного:
— Что, все так плохо? Они же дружественное поселение, пилота спасли? Ну, не будет он им обещанные продукты сбрасывать, тоже мне, проблема…
— Нет, док, все не так. У этого толстозадого урода орден на груди сейчас. И ему оправдаться надо. За то, что сбили. За то, что жив остался, и его задницу пришлось целой ротой из джунглей добывать… Обычный бы пилот в рапорте пару строк черкнул и лишь порадовался, что живой вернулся. А этот должен теперь перед своими отмыться, кресло свое зашатавшееся укрепить. Поэтому мой рапорт даже не смотрели, спихнули куда-то в архив. А полковник вызвал к себе в госпиталь всю свору заместителей и теперь им про вражеский укрепленный лагерь рассказывает. И про то, что благодаря его таланту удалось раскрыть группу поддержки наемников.
— Но ведь он врет, — я скомкал полотенце и зло швырнул его в корзину для грязного белья. — Рапорт на вышестоящего начальника и пусть по рогам ему даст!
— За что? Деревня есть? Есть. Мы спутниковую привязку подтвердили… Мужского населения в деревне нет? Нет. Где шляются — это тот еще вопрос. Оружие староста выпрашивал в обмен на маяк? Выпрашивал. Вместе с продуктами и прочими благами цивилизации… Вот тебе и факты. А трактовать их можно — кому как удобно. Поэтому док, не кипятись и не поднимай волну. Мы свою работу сделали. Если старый пень не дурак, он людей выведет. А если останется, то пусть помогут ему местные боги…
* * *На следующий вечер я вернулся в казарму и нашел взглядом командира. Тот посмотрел в мои помертвевшие глаза и медленно поднялся из-за стола, заваленного бумагами.
— Весь полк подняли на заре. Все шестнадцать машин. Там теперь вместо деревни выжженная воронка на полкилометра, не меньше. И напалмовый пожар на сотни метров вокруг… Называется, дядя подарков не пожалел.
— Это война, док, — вздохнул Кокрелл. — Это — война.
— Не-е-ет, — помотал я головой, ощущая во рту паршивый кислый вкус. — Война, это когда мы с тобой зубами таким же придуркам глотки рвем. А когда за спасенную ж…пу сверху пару вагонов бомб вываливают, это уже не война. Это — геноцид. И поверь, в следующий раз нам в спину будут стрелять не только взрослые, но даже младенцы. Потому что даже у военного маразма существуют границы.
Стоя в душевой, я безуспешно пытался избавиться от ощущения дерьма во рту. Но полоскание ничуть не помогало. Появившийся рядом Самсон пихнул в бок свою тень-Тибура, и прогудел: