Внезапно солдат завалился набок и упал со стула. Его шлем звякнул о каменный пол. Он был пьян, конечно. Монахи подбежали к нему. Вероятно, не потому, что они о нем беспокоились — просто эти люди не хотели, чтобы их обвинили в том, что они игнорируют его проблемы. А может быть, они были полны сострадания ко всему человечеству. Даже к презренному бошу.
Сэвидж не стал терять время даром. Он побежал на кухню, схватил со стола большую миску и ложку и наполнил эту миску поварешкой. Затем он схватил еще и целую буханку хлеба и выбежал обратно в коридор. Во время всей этой вылазки он старался по возможности не спускать глаз с монахов. Солдата с остекленевшими глазами и отвисшим ртом подняли и усадили обратно на стул, и никто даже не взглянул в сторону Кларка.
Пилот прошел по коридору и оказался в пустой комнате. Ел он медленно, хотя ему и хотелось проглотить сразу всю еду целиком. В конце концов он опустошил миску и съел хлеб. Это было похоже на обычную еду, которую он ел раньше. В супе было совсем немного говядины, но тем не менее он почувствовал себя сытым и теперь был готов сразиться со всей германской армией! Именно в тот момент, конечно.
И все же, сказал юноша себе, он не был осторожен. А что, если солдат его видел? Или кто-то из монахов заметил его и решил не скрывать этого? Он позволил голоду сделать себя безрассудным.
«Это просто смешно, — подумал молодой человек. — Мне нужно было рискнуть. Иначе я мог бы слишком ослабеть от недостатка пищи и не смог бы ни сражаться, ни бежать». Однажды отец сказал ему: «Ты унаследовал мою склонность к самоанализу. Назовем это размышлением о себе. Ты должен победить это. Самоанализ и размышления хороши, если тебе больше нечего делать. Но я учу тебя быть одновременно человеком науки и человеком действия. Ни один из них не размышляет о себе слишком много. Или, во всяком случае, ни один из них не должен был бы этого делать».
— Правильно! — пробормотал теперь Сэвидж, словно отвечая отцу.
Хотя его знания и опыт намного превосходили опыт большинства мужчин в возрасте тридцати лет, ему все еще было шестнадцать. Можно было ожидать, что он совершит некоторые ошибки молодости.
Одной из них, как он узнал через десять минут, была кража еды. Должно быть, один остроглазый монах заметил это и пожаловался немцам. Или, возможно, его мельком заметил пьяный солдат. Во всяком случае, солдаты с эльзасскими овчарками ворвались в коридор в тот самый момент, когда Кларк услышал их через толстую деревянную дверь комнаты, в которой он обедал. В этом помещении без окон был только один выход. Прежде чем он успеет выйти из нее и пройти по коридору, он будет по меньшей мере на шесть секунд открыт перед немцами — они смогут стрелять по нему почти в упор.
Он не мог убежать. Во всяком случае, не сейчас.
В следующий миг собаки с лаем и визгом набросились на дверь. И над всем этим бедламом парил голос, требовавший по-немецки, чтобы тот, кто был в комнате, сдался — или он будет убит.
Сэвидж решил, что лучше не пытаться стрелять. Возможно, он сейчас на западном фронте. Но он не в западном фильме.
Летчик медленно открыл дверь и остановился, высоко подняв руки.
После этого события стали развиваться очень быстро. Престо! Его обезоружили, обыскали, а затем повели по коридорам, вверх по лестнице, потом еще по одному коридору и, наконец, по широкой каменной лестнице и по третьему коридору. Ближе к концу этого последнего коридора его втолкнули в мрачную комнату, тускло освещенную лишь из маленького зарешеченного окна. Там была койка, накрытая одеялами, и маленький столик, на котором стояли большая свеча в каменном подсвечнике, кувшин с водой, пустой грязный умывальник, кусок мыла и очень грязное полотенце. Под кроватью обнаружился ночной горшок, а на крючке в стене висели монашеская ряса и пара сандалий.
Тяжелая деревянная дверь захлопнулась. Щелкнул большой железный замок…
Глава 6
Вся процедура заняла шестьдесят секунд. Кларк знал это, потому что сам считал их. Очень эффективно, подумал он. Хотя от немцев можно было ожидать чего-то подобного.
Свернутый в рулон узел с летной одеждой остался у его противников. Без сомнения, они проверят их на предмет спрятанного оружия и других приспособлений. Кларк лишь надеялся, что они не разорвут швы и не сожмут пальцами определенные участки костюма. У него были планы по части предметов, спрятанных внутри внешней и внутренней кожаных подкладок.
Комната, где его заперли, была маленькой и, несомненно, служила монашеской кельей, которую захватчики сделали временным пристанищем для своего пленника. В двери было круглое зарешеченное отверстие, через которое он мог видеть лицо часового и стену позади него. Несмотря на то что воздух был тяжелым от влаги, он был еще и холодным. Так же как и стены из песчаника.
Прошел час, прежде чем летчик услышал какой-то шум из коридора. Затем кто-то что-то рявкнул приказным тоном. Дверь отперли, и она со скрипом отворилась. Вошедший солдат с винтовкой жестом велел Кларку отойти в угол. За ним в камеру прошел пехотный капитан, и еще один солдат, оставшийся в коридоре, закрыл за ним дверь.
Сэвидж вытянулся по стойке смирно и отдал честь офицеру. Тот устало ответил на приветствие.
— Vous etes francais, n’est-ce pas? — спросил капитан.
— Non. Je suis americain, — ответил юноша, решив, что лучше не показывать своего беглого владения немецким языком.
Капитан был невысок, худощав и светловолос. На его в целом красивом лице был длинный широкий шрам, который начинался чуть выше правой скулы и заканчивался на подбородке. Услышав откровенный ответ Кларка, он поднял соломенные брови и заговорил по-английски с тяжелым немецким произношением:
— Вы носите французскую форму.
Вместо ответа Кларк назвал свое имя, звание и порядковый номер.
— Вы, должно быть, пилот истребителя «Ньюпорта», который вчера разбился в реке Верее, — предположил капитан и протянул пленнику руку. — Ваш идентификационный жетон, пожалуйста.
Сэвидж снял с шеи цепочку и протянул ее офицеру. Тот быстро изучил жетон и вернул его лейтенанту.
— Можете сесть, — указал он на койку.
— Предпочитаю стоять, — ответил Кларк.
— Как вам будет угодно.
Капитан вытащил из внутреннего кармана пиджака картонную пачку сигарет «Грюн Генрих».
— Хотите? — предложил он.
Сэвидж отрицательно покачал головой.
Офицер стал расспрашивать пленника о его подразделении — о его расположении, о численности людей в нем и об их моральном состоянии. Лейтенант в ответ лишь повторял свое имя, звание и порядковый номер — и длилось это до тех пор, пока он не задумался о том, кто из них больше устал от такого допроса, он сам или немец.
Через час капитан прорычал ругательство, развернулся и приказал открыть дверь. Дверь заскрипела… а потом с лязгом захлопнулась у него за спиной.
Прошло еще шестьдесят минут — время, казалось, шло с ледяной медлительностью. Затем капитан внезапно вернулся. На этот раз он велел Сэвиджу идти с ним. Они прошли по коридору и поднялись по лестнице, такой узкой, что пленнику и его эскорту из четырех рядовых и офицера пришлось идти гуськом.
Затем они двинулись по другому коридору с каменными стенами и пришли в комнату, которая отличалась от предыдущей тем, что была больше и в ней было зеркало на стене, железная ванна, наполненная горячей водой, два огромных кувшина, тоже полные воды, чистые полотенца и новый кусок мыла. Освещали ее четыре большие свечи в настенных подсвечниках.
— Барон полковник фон Гессель пригласил вас сегодня вечером на ужин в восемь часов, — сказал капитан. — Если вы согласитесь, все это будет вашим. После того, как вы вымоетесь, вас побреют, а ваша форма будет починена и вычищена.
«Ее также проверят на наличие спрятанного оружия и других приспособлений», — подумал Сэвидж. Но немцы в любом случае могли заставить его раздеться. И, вероятно, рано или поздно это все равно произошло бы.
— Двое из гостей — это пилоты, которые сбили вас, — добавил капитан. — Они горят желанием встретиться с вами и поздравить вас с сегодняшними подвигами.