Часовой у окна удивится, почему заключенный, который только что надел свою одежду, теперь снимает ее. И хорошо! Чем больше пленник озадачивал своих тюремщиков, тем больше ему это нравилось.
Одетый только в кальсоны, он провел серию разминок, прежде чем начать растягивать мышцы с помощью методов, изобретенных его отцом. Одновременно с этим он решал в уме математические задачи — геометрические и алгебраические, а затем вычислил число «пи» до двадцати пяти знаков после запятой и визуализировал работу роторного двигателя «LeRhone» в мельчайших деталях, включая компрессионные клапаны в цилиндрах.
Проделал он и много других мозговых упражнений. Они включали в себя философско-теологическую проблему свободы воли против детерминизма и кажущуюся неразрешимой математическую проблему последней теоремы Ферма. У молодого Кларка было личное убеждение, что эти две вещи каким-то образом связаны. Однако сегодня он не мог сосредоточиться так сильно, как обычно. Сейчас — да и раньше, хотя он и не хотел этого — перед его мысленным взором вспыхивало видение белокурой роковой женщины, которую он видел во дворе.
Наблюдавший за ним часовой, разумеется, ничего об этом не знал. Все, что он видел — это позы, которые принимал Сэвидж, и движения, которые юноша делал. Должно быть, охранник часто задавался вопросом, что делает этот американец. Видеть его с поднятыми и согнутыми руками, сжатыми в кулаки, трясущимся телом, хотя он и не двигался, и капающим со лба потом — все это выглядело загадочно.
Только когда юноша начал ходить кругами на руках, а затем, присев на корточки, сделал серию прыжков вверх и коснулся пальцами потолка, часовой смог понять, что он видит очень энергичные упражнения. Он мог бы удивиться, почему этот сумасшедший заключенный сразу же после купания напрягается до седьмого пота, однако эта последовательность была продиктована обстоятельствами.
Без пятнадцати восемь Кларк услышал топот марширующих людей. Дверь открылась, и тот же самый капитан велел ему встать между четырьмя солдатами. Вооруженный эскорт провел его по длинному коридору, слабо освещенному свечами, к широкой лестнице. Затем они спустились по этой лестнице на два этажа и двинулись по другому коридору, который был хорошо освещен керосиновыми лампами, стоящими у стен.
Перед одной полуоткрытой дверью стоял солдат, отдавший честь капитану. Проходя мимо этой двери, Сэвидж заглянул внутрь. Там сидел стучащий по кодовой клавиатуре радист.
В конце коридора они остановились перед высокой и широкой дубовой дверью, возле которой стояли двое часовых. Капитан приказал открыть дверь. Она качнулась наружу…
Яркий свет, звуки голосов, граммофон, играющий симфонию Моцарта «Юпитер», и запах еды, исходящий от двери.
— Лейтенант Сэвидж! — громко объявил капитан.
Кларк шагнул внутрь, удивленный тем, что увидел. Но не люди застали его врасплох. Скорее, это была белоснежная кружевная скатерть, массивные серебряные подсвечники и канделябры, очень дорогие на вид тарелки и посуда, граненые кварцевые кубки для вина, изобилие бутылок вина и еда.
Особенно еда!
Огромная миска с салатом, тарелки с морковью, сельдереем, луком, маринованными огурцами, яблоками, апельсинами, вишнями и некоторыми другими фруктами и овощами. А также блюда с мясом и дичью: жаркое из говядины, свиные отбивные, баранина и королевская курица по-киевски. Блюда из картофеля — запеченного и протертого. Чаши с густым, сочным, дымящимся соусом. Блюда с маслом и хлебом, булочками и круассанами. Джемы, желе и мед.
И пальмовая сердцевина!
У Кларка потекли слюнки и заурчало в животе. В то же самое время его разум прорычал предупреждение — хотя его голос был слабее, чем голос живота.
Летчик понимал, что его пригласили на обед не только ради удовольствия побыть в его обществе. Соблазнение или обман в той или иной форме — вот чего он ожидал. Но он никогда не думал о пиршестве гурманов как о сирене, суккубе или Елене Троянской. Барон фон Гессель был очень умен, чтобы создать такое искушение. Он знал, что Сэвидж — как и большинство людей в воюющей Европе — уже давно не ел полноценно и что его еда была простой и однообразной. Конечно, он не ожидал, что американец «выплеснет свои кишки» в благодарность за то, что он напичкал их богатой едой. Но ученый мог бы подумать, что пленник будет рад, спокоен и, возможно, даже благодарен хозяину дома.
Барон был либо гением, либо очень жестоким человеком. Или и тем, и другим вместе. Как мог кто-либо, кроме кайзера или фельдмаршала фон Гинденбурга, обладать властью и влиянием, чтобы обеспечить стол таким фантастическим изобилием изысканной еды?
Впрочем, к слову о «Елене Троянской» — была ведь еще Лили Бутова, графиня Идивзад. Она шла, заметно пошатываясь, к банкетному столу, и глядя на ее бедра, Сэвидж вспомнил вращающийся двигатель своего «Ньюпорта». За этим образом последовал образ маятника, а за ним — видение двухтактного двигателя.
Вечернее платье Буговой из алого шелка было длиной до пола. Оно не было полностью обтягивающим, но выглядело так, словно это был красивый красный зрачок над слоем роговицы. Ее узкие бедра плавно переходили в необычайно тонкую талию, которая поддерживала широкую грудную клетку. Над ней сияли груди, белые, как кожа исландского младенца. Голые плечи были прекрасны, хотя и довольно широки. Они, как и большая грудная клетка, были необходимы, чтобы поддерживать более чем полные груди этой женщины. Словно две Венеры, рожденные морскими волнами, они поднимались над низким вырезом ее платья.
Кларку Сэвиджу было шестнадцать лет, и поэтому он был очень восприимчив к женской красоте. Она действовала на него только так, как может действовать на мальчика-под-ростка. Он не сопротивлялся ей и мгновенно реагировал на нее, как железные опилки реагируют на магнит. Так что теперь ему на мгновение показалось, что он слышит бушующие в нем гормоны и рев крови, спешащей к назначенному месту.
Такую реакцию не одобряли американские нравы 1918 года. Кларк стыдился этого, хотя и понимал, что у него нет для этого никаких логических оснований. Его опыт общения с некоторыми примитивными обществами и недавнее пребывание в Париже с французскими летчиками, также находившимися в отпуске, несколько изменили его отношение к жизни. Более того, его пожизненная свобода от религиозности — в отличие от религиозного образования — несколько смягчила тот стыд, который он мог бы испытывать. Тем не менее в этот момент он чувствовал — нелогично, но бесспорно — что все в комнате точно знали, что он ощущает, глядя на графиню. Его щеки горели.
Хозяин — барон фон Гессель — возможно, тоже знал об этом. На самом деле он выглядел несколько удивленным, хотя, возможно, его обычная поза просто казалась веселой от одного лишь присутствия других представителей вида «человек разумный». Необходимо было, чтобы эти низшие существа занимали одну и ту же с ним землю и, возможно, одну и ту же комнату — ведь кто-то должен был выполнять там работу. Так что Гессель вполне мог бы принимать их иногда сводящее с ума и часто раздражающее присутствие с кривой радостью и снисходительностью.
Такая оценка поведения барона пришла к Кларку Сэвиджу не сразу. Это должно было произойти гораздо позже — медленно накопиться во время более близкого и длительного контакта с ним. Однако юноша с самого начала чувствовал, что ученый смотрит на него сверху вниз. Впрочем, почему бы и нет? Ему было всего шестнадцать лет, и он был военнопленным. Очевидно, никакой угрозы в нем для барона не было.
Фон Гессель был высокого роста — на дюйм выше Сэвиджа. У него были широкие плечи и тонкая талия, хотя небольшая выпуклость живота свидетельствовала о том, что он ел больше того, что было для него полезно. Более пристальное изучение барона подтвердило, что этот человек был красив, как может быть красив мужчина. Римский нос придавал его правильным чертам аристократический вид, а его большие зеленые глаза, казалось, светились каким-то внутренним светом.
Для американца Сэвиджа монокль казался глупостью, притворством. Но теперь эта вещица, казалось, придавала барону вид превосходства. Его монокль был похож на микроскоп, через который фон Гессель изучал более мелких существ этого мира. Тем не менее он был достаточно вежлив. Он щелкнул каблуками и поклонился, говоря на оксфордском английском глубоким басом: