— И сколько же мне это будет стоить? — поинтересовался Сэвидж.
— Два доллара. Один для меня и один для лейтенанта. И еще один доллар, если захочешь прочитать газетку после того, как используешь.
Сэвиджа уже тошнило от рева Миксенхаймера. Но благоразумие подсказывало ему не раскрывать этого.
— Я приму ваше любезное предложение, — сказал он.
Через минуту все было кончено. Офицер передал ключ сержанту, который снова застегнул на Кларке наручники, а затем вернул его своему начальнику. И хотя офицер очень спешил, он все же задержался на обратном пути, чтобы переговорить с Миксенхаймером.
При этом что-то — деньги, разумеется — перешло от сержанта к офицеру.
«Ну что ж, — подумал Сэвидж, — такие люди есть во всех вооруженных силах мира. Точно так же, как бедняки всегда будут с нами, так и шулер, мошенник и дилер, делающий деньги так, как может».
Через три часа поезд снова остановился. Большая деревянная вывеска указывала, что город, куда они приехали, называется Мезьер. Он находился достаточно близко к бельгийской границе. Именно здесь заключенных должны были перевести на другой поезд, хотя они узнали об этом только через четыре часа. Все это время Кларка и других военнопленных держали в маленькой комнате.
Тем временем Сэвидж, чьи бакенбарды не были подстрижены с тех пор, как он сбежал из монастыря, дал Миксенхаймеру пять долларов, чтобы тот побрил его. Пока один из солдат стоял рядом с ними с винтовкой наготове, сержант умело использовал свою безопасную бритву.
— Жаль, что я не могу быть вашим охранником до конца войны, — сказал Миксенхаймер. — Я стал бы богатым человеком.
Через четыре часа военнопленных вывели со станции и повели через железнодорожные пути к длинному поезду, стоящему на путях вместе с несколькими другими. Миксенхаймер передал пленников капралу. Тот был седовлас, сутуловат и носил круглые очки без оправы. Сержант встревожился, когда узнал, что сопровождающий этого капрала отряд состоит всего из одного солдата, которому к тому же, было пятьдесят лет и который страдал от сильной простуды.
— К чему идет Имперская германская армия? — громко сказал охранник. — Вы оба должны быть дома, лежать в постели и утром составить завещание.
Капрал вынул изо рта обмякшую сигарету и яростно закашлялся.
— Вы же знаете, как это бывает, сержант, — сказал он, немного придя в себя. — Все очень плохо. В основном это мальчики и старики, оставшиеся на фронте. Предполагалось, что с нами будут еще четыре солдата. Но они заболели тифом. Здесь настоящая эпидемия!
— Вам не следовало бы говорить такие вещи в присутствии заключенных, капрал Шукхайдер, — сказал сержант. — Это поднимет их боевой дух.
— У них есть глаза, — прохрипел капрал. — Кроме того, судя по тому, что я слышал, враг тоже не в лучшей форме.
— Ну и черт с ним! — проворчал Миксенхаймер. — Это очень хороший беспорядок. Вот этот человек — американский авиатор, служащий у французов! — ткнул он большим пальцем в сторону Сэвиджа. — И он уже несколько раз сбегал. Украл бомбардировщик «Гота» с одного из наших аэродромов. Мне говорили, что он очень опасен. Хотя он, кажется, не в состоянии удержать свои деньги. Ты будешь в полной заднице, если позволишь ему снова сбежать.
— Он большой парень, — сказал Шукхайдер. — И у него действительно очень опасные глаза. Я никогда раньше не видел ничего подобного.
— Вы бы видели их при ярком свете, — сказал Миксенхаймер. — Это глаза убийцы, рыжеватые, как львиная шкура, и с золотыми искорками в них. Я думаю, что он сумасшедший. Кстати, он тоже говорит по-немецки. Лучше, чем вы или я. Как прусский барон. Так что следите за ним. Если он сделает хоть одно подозрительное движение, стреляйте в него! Таков мой приказ. А теперь они ваши.
С этими словами сержант достал из бокового кармана ключ от наручников.
— Я должен был передать это старшему офицеру, — сказал он. — Но тут никого из них нет. Приказы, должно быть, задержались или перепутались по всему пути. Так что же нового? Во всяком случае, хоть вы и не офицер, вы унтер-офицер, и в моем приказе не было указано, какому именно офицеру я должен отдать ключи. У меня все чисто. А это больше, чем я могу сказать о вашем сопящем приятеле. Вот…
Капрал взял ключ, хотя и неохотно.
— И да, — добавил сержант. — Держите американца подальше от других заключенных. Не позволяйте ему говорить с ними.
— Может быть, лучше пристрелить его сейчас и покончить с этим делом, — предложил капрал, а затем посмотрел на Сэвиджа и хихикнул. — Не беспокойтесь, сержант. Он меня нисколько не пугает.
— Я слышал о нем разные истории, — сказал Миксенхаймер. — Поверьте мне на слово: следите за ним каждую секунду.
— Не волнуйтесь. Ни один глупый американский ублюдок ничего на меня не повесит.
Шукхайдер приказал своим подопечным сесть в вагон, и они начали гуськом подниматься наверх. Сэвидж был последним в очереди. Как только он добрался до Миксенхаймера, то споткнулся и схватился за сержанта, чтобы не упасть.
— Что ты делаешь? — огрызнулся тот. — Убери от меня свои лапы!
Он оттолкнул лейтенанта от себя. Сэвидж отшатнулся и тяжело опустился на камни и золу.
— Вставай! — резко приказал сержант.
— Извините, — ответил Кларк, с трудом поднимаясь на ноги. — Я слаб от голода. Я споткнулся о камень. Я ничего не мог с собой поделать.
— Погоди, ты еще пробудешь месяц в Хольцминдене, — сказал сержант, а потом подозрительно прищурился. — Ты притворяешься слабым?
— Нет, — сказал лейтенант, неуверенно поднимаясь на ноги. — Я был ранен, кроме всего прочего.
Подталкиваемый винтовкой Шукхайдера, он поднялся по ступенькам в вагон. Пыхтящий, хрипящий и шипящий локомотив был соединен с четырнадцатью вагонами. В первом был уголь, а еще одиннадцать заняли солдаты, которые, по-видимому, возвращались домой в отпуск. У многих из них не было ни ног, ни рук, а на голове или на глазах были плотные повязки.
Вагон для заключенных был третьим с конца. Деревянный, с деревянными стенами и ржавыми колесами, он выглядел так, словно многие годы гнил на боковом пути. Только крайняя срочность, вызванная долгой и пожирающей все материальное войной, могла оправдать его возвращение на службу. Это был вагон четвертого класса в самом «лучшем» виде. Его сиденья были деревянными, окна покрывали пыль и сажа, грязный пол был завален мусором, а единственным источником света служила керосиновая лампа, свисавшая с середины потолка. Вся эта грязь свидетельствовала об усталости немцев от войны и о нехватке людей. При обычных обстоятельствах они ревностно соблюдали чистоту.
Сэвиджу велели сесть на переднее сиденье слева. Ожидая отправления поезда, он выглянул в окно. Запачканное стекло давало ему тусклый обзор, но он увидел, что сержант Миксенхаймер все еще стоит возле поезда. Он разговаривал с другим сержантом, который только что прибыл с пятью пленными в сопровождении отряда стрелков.
Один из военнопленных привлек внимание лейтенанта. На нем была офицерская фуражка, но Кларк не мог разглядеть, к какой армии она относилась. Это был высокий мужчина — возможно, шести футов и четырех дюймов ростом. Его плечи угрожали разорвать плащ, а руки были самыми большими из тех, что Сэвидж когда-либо видел. Кадьякский медведь не постыдился бы иметь лапы такого размера.
Лицо у этого человека было длинным и узким. Толстая челюсть изгибалась наружу, образуя круглый подбородок, похожий на боксерскую грушу. Выражение его лица было очень мрачным. Оно напомнило Кларку карикатуры на первых пуритан Новой Англии. Что ж, в его положении ничто не могло заставить его улыбнуться.
Сержант, который привел новую группу военнопленных, о чем-то серьезно разговаривал с Миксенхаймером. Сэвидж плюнул на стекло и протер его перчаткой. Теперь он мог немного читать по губам. Вновь прибывший сержант, похоже, рассказывал Миксенхаймеру, что высокий заключенный дважды пытался сбежать и был настоящим нарушителем спокойствия. По крайней мере, так думал Кларк, глядя на его губы. Из-за темноты трудно было понять его наверняка.
Вскоре в вагон вошла новая группа пленных. Как и первая группа, за исключением Сэвиджа, они устроились в задних рядах. Кроме того, в вагон забрались три солдата, так что всего там теперь было двенадцать пленных и четверо охранников. Но трое заключенных были слишком больны, чтобы делать что-либо, кроме как стонать, охать и время от времени просить воды. Причем безуспешно: они ничего не получили до следующей остановки.