Трудно было воспринимать все это сразу. В лагере были также двухэтажные сторожевые вышки, укомплектованные солдатами и снабженные пулеметами и прожекторами, и много зданий, назначение которых Сэвидж еще не знал. Вдалеке виднелось нечто похожее на отверстие в горе, в котором находилось несколько шахтерских повозок. Рельсы, на которых они стояли, заканчивались у железнодорожных путей, где стоял бездействующий паровой кран.
Кларк не мог видеть все справа от себя, потому что должен был смотреть прямо перед собой, но он мог сказать, что лагерь за проволочной стеной был очень похож на тот, в котором он находился, включая и вход в шахту. Однако второй лагерь был гораздо шире, и в нем было гораздо больше людей. Даже на таком расстоянии молодой человек определил, что они были одеты в форму русских солдат.
Летчик мог бы удивиться, что русские военнопленные не были отправлены домой: большевики, захватившие Россию после революции 1917 года, 3 марта следующего года вышли из так называемой «капиталистическо-империалистической» войны, и Брест-Литовский договор подтвердил, что Германия и Россия больше не находятся в состоянии войны. Но Кларк знал, как медленно осуществляется репатриация. Лагерь Доки был не только тюрьмой для неисправимых беглецов. Это был также лагерь для русских военнопленных.
Сержант Шлейфштейн доложил о прибытии поезда лейтенанту, тот — капитану, а тот — майору, человеку с брюхом гориллы, густыми усами и очень красным лицом, по имени Генрих Шизштаубе. Этот майор был адъютантом лагеря, представлявшим коменданта, полковника фон Гесселя, который представлял кайзера Германской империи. Он разразился длинной речью, расхаживая взад-вперед и хлопая себя по бедру хлыстом для верховой езды.
Затем Шизштаубе громовым голосом произнес лагерные правила и правила поведения — его голос был подобен голосу Бога на горе Синай. После этого он заговорил о работе в соляных шахтах. Сэвиджа не удивило, что два отверстия в восточном утесе вели в шахты. Этот район был знаменит именно добычей соли.
Ни одного пленного из союзных армий, сказал Генрих, не будут заставлять работать в шахте, однако те, кто согласится на эту работу, получат дополнительные пайки и привилегии. Позже Сэвиджу предстояло узнать, что большинство военнопленных пошли в шахту добровольцами именно из-за этого. А еще потому, что это давало им нечто, чем можно было заполнить время. Другая причина желания добывать соль заключалась в том, что в шахте пленные надеялись каким-то образом тайно вырыть спасательный туннель.
Этим осознанием добровольцы успокоили свою совесть за то, что помогали врагу в его военных усилиях. Адъютант лагеря для заключенных — полковник Ангус Дантрит из Шотландии — одобрил их добровольное участие, понимая при этом, что они думают о побеге.
В то же время у русских пленных выбора не было. Если они не были офицерами, то работали и при этом не получали никаких дополнительных пайков и привилегий. Пленным союзникам было приказано не вступать в контакт с русскими. Если они приблизятся на расстояние тридцать футов к колючей проволоке, разделяющей два лагеря, то будут жестоко наказаны и, возможно, расстреляны, предупредили их.
Наконец, Шизштаубе закончил излагать свои требования, обещания и угрозы, и новых заключенных повели в барак. Сэвиджу была отведена койка в большой комнате, которую он должен был делить с тридцатью другими людьми. Он больше не скрывался от своих товарищей — все они считались неисправимыми. В тот же вечер их отвели в большое здание, где располагались кухня и столовая для военнопленных. Еда состояла из обычного черного хлеба, о который можно было сломать зубы, водянистого супа из репы или картошки, подслащенного свекольной водой, твердого полусырого картофеля и чашки слабого отвара цикория. Сэвидж съел все это, оглядываясь по сторонам и разговаривая со своими соседями. Больше всего его внимание привлекли два офицера, сидевшие напротив него через стол от его стола. Это были те двое, с которыми он сбежал из французского фермерского дома. Человек, похожий на неандертальца, и человек, которого подстрелили, когда он переправлялся через ручей. Писклявый голос и баритон, которого человек-обезьяна называл Ветчиной.
Они были пойманы и отправлены сюда. Красивый обладатель баритона с ястребиным лицом, должно быть, был ранен не сильно. Он выглядел и вел себя так, словно был здоров, хотя, возможно, и потерял несколько фунтов. Его темные глаза, постоянно испытующе поглядывающие вокруг, остановились на Сэвидже. Он подтолкнул локтем своего обезьяноподобного спутника и указал на молодого летуна. Маленькие глазки писклявого человека расширились, и он ухмыльнулся. Его зубы казались достаточно большими, чтобы перекусить кость!
После того как военнопленные вышли из столовой, они некоторое время были свободны делать все, что им не запрещали их начальники. Сэвидж подошел к тем двоим офицерам, которые курили, наблюдая, как несколько британцев спорят о возможности сыграть в футбол на поле из цельного камня, и представился им.
— Подполковник Теодор Марли Брукс, французский Иностранный легион, на данный момент, — сказал баритон. — Надеюсь перевестись в американские войска, если я когда-нибудь выберусь отсюда и снова вернусь на фронт. А этот человекоподобный индивидуум — подполковник Эндрю Блоджетт Мэйфэйр, пехотинец. Его присутствие здесь объясняется экспериментом, проводимым американским правительством. Оно забрало из зоопарка целую стаю шимпанзе и завербовало их в армию. Они стали хорошим офицерским материалом. Но правительство разоряется, покупая для них бананы. Теперь понимаешь, почему его прозвали Обезьяном.
Мэйфэйр, он же Обезьян, ухмыльнулся.
— Ветчина — адвокат, — сказал он, — поэтому нельзя верить ни одному его слову. Копни глубже — спроси его, почему его прозвали Ветчиной.
— Ты всего лишь лейтенант, — немного натянуто произнес Брукс, прекратив улыбаться, — поэтому советую тебе не называть меня этим прозвищем. Мне это не нравится. Главным образом потому, что это напоминает мне об очень неприятной ситуации, в которую меня поставило это вечное дитя джунглей, этот Питер Пэн. Это было совершенно незаслуженное и в высшей степени несправедливое положение, уверяю тебя. Мой отвратительный коллега когда-нибудь получит то, что ему причитается. Можешь поставить на это свое состояние! А пока не произноси этого отвратительного эпитета в моем присутствии.
Эндрю явно ликовал, слушая эту речь.
— Не волнуйся, малыш. Позже я тебя всего измотаю, — пообещал он.
— Он химик, — добавил Теодор. — Его мозг — а мозга там было не так уж много с самого начала — сгнил от вдыхания всех этих ядовитых испарений. Он путает реальность с фантазией. Не верь ни единому его слову.
— Смотрите-ка, кто говорит о лжи! — фыркнул Мэйфэйр. — Адвокат. Пишется м-о-ш-е-н-н-и-к!
Лейтенант снова удивился, что два высокопоставленных офицера так разговаривают в его присутствии. Они определенно были странными. Но также и демократичными. Однако Кларка это не только не успокаивало, но даже смущало. Должно было пройти какое-то время, прежде чем он смог бы принять их бесконечную перебранку и обмен оскорблениями как нормальное — для них — явление.
Подполковник Брукс повернулся к Сэвиджу:
— Мы слышали о тебе. Подслушали, как двое охранников обсуждали твои подвиги за день до вашего приезда. По-видимому, твоя репутация опередила вас.
— Я несколько раз сбегал, — ответил летчик. — Именно поэтому я здесь.
Обезьян-Мэйфэйр снова фыркнул.
— Не будь таким скромным, малыш! — сказал он громким скрипучим голосом. — Мы знаем о том, как ты угнал готский бомбардировщик с авиабазы фрицев прямо у них под носом! И все остальное тоже! На самом деле, как я понимаю, комендант лагеря — сам фон Гессель — держал тебя взаперти. И ты все равно сбежал!