…И все это юноша уже знал. Но он не стал говорить об этом. Летчик позволил археологу-геологу проявить свои знания и таким образом получить то удовлетворение, которое получает учитель, обучая невежд. Позже он был рад, что не рискнул обидеть Литтлджона и, возможно, заткнуть ему рот. Джонни рассказал ему нечто такое, чего он не знал и что было известно лишь очень немногим геологам. У него была великолепная память.
Дело было в том, что немцы тоже разрабатывали этот купол на другой стороне горы.
— Разработка на этой стороне — там, где находится лагерь — очень мелкая, — сказал Уильям. — Она не особо помогает германским военным усилиям. Но я думаю, что она создана в основном для того, чтобы держать заключенных занятыми и не давать им время на нарушение правил.
Этот худой, как жердь, человек не употреблял неудобоваримых слов, когда говорил только с Сэвиджем. Он быстро понял, что молодой лейтенант не был ими озадачен, и это лишило его всего удовольствия.
— А вы не знаете, встречались ли шахты той стороны с нашими? — спросил Кларк.
— На тот момент, когда я слышал о тех шахтах, — нет, не встречались. Но теперь между этими двумя разработками может быть относительно тонкая стена.
— Насколько тонкая?
— Ну, может быть, несколько сотен футов. А может, и больше. Но немцы позаботятся о том, чтобы они не столкнулись друг с другом, — сказал Джонни и улыбнулся. — Ты обдумываешь возможность докопаться до другой разработки.
— Нет, если только не выяснится, что конец нашего туннеля находится достаточно близко к концу их туннеля, чтобы оправдать подкоп, — сказал Кларк. — Мы не можем просто прокладывать туннели вслепую в отчаянной надежде, что доберемся до одного из их туннелей.
— Если бы нам удалось раздобыть материалы для сейсмографа, — задумался Литтлджон, — и что-нибудь такое, что могло бы вызвать ударную волну, скажем, динамит, мы могли бы найти ближайшую к нашей шахте пустую область. И если — а это еще большее «если» — мы сможем сделать это незаметно для охранников. Это будет нелегко. Что же касается динамита или любого другого взрывчатого вещества, то даже если нам удастся его раздобыть, как мы сможем использовать его, не привлекая внимания охранников? И так далее, и тому подобное. Во веки веков, аминь.
— Есть вещи, которые невозможно сделать, — сказал Кларк. — Но это не одна из них.
Вместе с другими военнопленными и несколькими солдатами они проследовали по туннелям, освещенным висящими над головой лампочками. Они шли по одному узкоколейному пути, по которому работники толкали четырехколесные тележки, и вскоре добрались до своего рабочего места. Это было огромное помещение, выдолбленное из твердой соли. В отличие от угольной шахты, здесь не использовались ни опорные столбы по бокам, ни верхние балки. Для поддержания потолка были вырезаны соляные столбы.
Это место выглядело как внутреннее помещение собора или большой комнаты в средневековом замке. Из него, как предполагалось, выкапывались туннели, ведущие в те места, где должны были быть сделаны другие большие углубления. А может быть, они вели к пустотам, уже вырытым в твердой соли. Но Сэвидж и его спутники были настроены отламывать куски соли кирками и лопатами в этом помещении.
Когда-то, как рассказывал ему Ганс Кордтц, там были тачки, которые нужно было наполнить и подтолкнуть к телегам, в которые потом сваливался груз из тачек. Но их реквизировали, чтобы отправить на мельницы для переплавки — к этому привела отчаянная потребность в стали и других металлах. На самом деле даже кухни всех граждан Германии были почти полностью лишены кастрюль и сковородок. Владельцы пожертвовали их на военные нужды.
Сэвидж прошел мимо больших воздуходувок в туннелях, которые выталкивали воздух наружу. В огромном зале было еще больше шумных вентиляторов, а наверху виднелись отверстия шахт. Они, должно быть, были прорезаны в кэпроке, окружающем соляной купол, и над ним, чтобы впустить свежий воздух. Кларк не видел никаких отверстий в горе над входом в шахту и решил, что когда он выйдет из нее, то обязательно будет их искать.
Устья шахт, в которых были установлены вентиляторы, были достаточно широки, чтобы в них мог пролезть человек. Но как беглец доберется до них? Они были в сорока футах над полом! А в вентиляционных шахтах мог быть один или несколько вентиляторов, которые помогали всасывать воздух снизу. Через них было бы невозможно пройти.
Может быть…
Заключенные-шахтеры работали, не покладая рук, наполняя мешковины разбитой на мелкие куски солью. Затем они взваливали мешки на плечи, относили их к телегам и вытряхивали в них соль. Когда им хотелось пить — а находясь в окружении соли, они испытывали еще более сильную жажду, чем обычно — им разрешалось выпить столько воды, сколько они хотели, из фляг и бутылок. Тем временем охранники обычно держались вместе, курили и разговаривали. Они только кричали своим подопечным, чтобы те возвращались к работе, если узники слишком явно отвлекались от дела. Обед был подан в час дня. Это был кусок плотного черного хлеба размером с кулак, жидкий картофельный суп с кусочками мяса и свекольное пюре.
— Я мог бы съесть в четыре раза больше только на завтрак, — сказал Джонни. — Сколько времени займет доставка посылок из дома сюда?
Ему ответил охранник, который понимал по-английски и подслушал его разговор:
— Ходят слухи, что скоро ты будешь получать только две порции еды в день. Так что заткнись и будь благодарен за то, что имеешь.
Сэвидж старался как можно больше подслушивать разговор охранников. Особенно он заинтересовался, когда двое из них заговорили о высокой смертности в русской части лагеря. Капрал Зинзенмайер получил эту информацию от охранника по фамилии Штерн, который сопровождал фон Гесселя всякий раз, когда тот посещал госпиталь для военнопленных славян.
— Вчера было пять, — сказал Зинзенмайер своему приятелю капралу Ротштайну. — За день до этого шесть. Еще трое, как все ожидают, умрут завтра, если не раньше. И двадцать пять новых больных. Если это будет продолжаться, то через шесть месяцев там никого не останется. Из тысячи пришедших сюда живых осталось только четыреста. Возможно, пройдет совсем немного времени, и все иваны будут похоронены в соляной камере.
— Это меня не беспокоит, — сказал Ротштайн. — Но это значит, что мы сами можем подцепить то, что их убивает. А что это, кстати, такое?
— Одному Богу известно! — ответил его приятель. — Как бы там ни было, наш Собиратель бацилл, — так охранники называли между собой фон Гесселя, — ничем не рискует. Он и остальные носят хирургические маски, пока находятся там. Перед самым отъездом они принимают душ с горячей водой и крепким мылом, а затем моют руки в карболовой кислоте и окуривают одежду. Штерн говорит, что это чертовски неприятно. Но все же лучше, чем спускаться вниз с тем, чем заразились русские.
Сэвидж хотел расспросить Зинзенмайера о симптомах этой болезни, однако боялся, что не только не получит ответа, но и что охранники уйдут туда, где он не сможет их подслушать.
— Это очень страшно. Что мешает этой болезни распространиться на наш лагерь? — спросил Ротштайн.
— Именно этой болезни? Я не знаю, — пожал плечами его коллега. — Но, может быть, все дело в прививках, которые мы получили, когда только приехали сюда. Хотя это еще не все, как ты знаешь. У русских были холера, тиф и бог знает какие еще грязные болезни. Но инфекции исчезли, когда больных поместили в карантин.
Сэвидж почувствовал себя неловко — не из-за последнего замечания, а потому что он и его товарищи по заключению не получили тех прививок, о которых упоминал Зинзенмайер. Кроме того, оставалось загадкой, почему фон Гессель — бактериолог, известный или, лучше сказать, печально известный своими необычными экспериментами — был назначен комендантом лагеря для военнопленных. А еще был вопрос, связанный с его лабораторией.
Внезапно Кларк вздрогнул. Но холод, пробежавший по его коже и, казалось, заставивший волосы встать дыбом, не был вызван ничем физическим. Холод и — да, это был ужас — проистекали из неожиданно озарившей его догадки, что барон использовал русских военнопленных в качестве испытуемых для своих научных или псевдонаучных опытов. Это было не только крайне безнравственно, неэтично и варварски. Это было также опасно для всех живущих в этом месте, включая фон Гесселя. Контролировать болезнь, особенно неизвестную или новую, не так-то просто.