Он поспешил к адъютанту военнопленных — полковнику Ангусу Дантриту. Шотландец знал о его опыте общения с фон Гесселем.
— Это выставляет меня в дурном свете, сэр, — сказал ему Кларк. — Как вы думаете, мне следует отказаться от приглашения?
— Успокойся, сынок, — улыбаясь, сказал полковник густым ворчливым голосом жителя Пертшира. — Ты можешь выдержать большую еду. Как и все мы — верно?! И если фон Гессель хочет вытянуть из тебя какую-то информацию — а он, конечно, этого хочет, — я в тебя верю. Твой послужной список говорит сам за себя. — На мгновение Ангус нахмурился. — Если то, что ты сказал, правда, конечно.
Но потом под его густыми усами цвета корицы снова расцвела улыбка.
— Я проверю это, если смогу, — продолжил он. — А пока иди и хорошо проведи время. Но будь начеку. Я сообщу нашим, что ты не подозреваешься в предательстве. И что у тебя, кажется, есть сильный характер, необходимый, чтобы противостоять искушениям гуннов. Когда вернешься, дашь мне полный отчет о том, что произошло. У тебя есть мое разрешение отобедать с бароном, а также мое благословение. Не говоря уже о моей зависти. И я имею в виду не только обед. Эта русская графиня… ну, я не против сказать тебе, сынок. Мне пятьдесят пять лет. Но когда я вижу ее — а это случается слишком редко, — у меня на душе становится теплее.
Лейтенант покраснел. Увидев это, полковник громко рассмеялся и отпустил его.
В тот же вечер Кларк Сэвидж в сопровождении сержанта и четырех вооруженных охранников направился к дому барона. По дороге он заметил в свете дуговых фонарей на краю обрыва, что в лагерь въехал поезд. Еще не дойдя до комендатуры, он увидел, как из товарного вагона вышли трое военнопленных.
Внезапно один из них напал на охранника. Его оттолкнули и избили прикладами винтовок, прежде чем оттащить в сторону.
Позже Сэвидж узнал, что этого упрямого и глупого, по его мнению — человека заключили в одиночную камеру. Удары их винтовок были достаточно сильны, подумал Кларк. Но выслушивать подшучивания Мэйфэйра и Брукса, а также их споры и особенно пение было по-настоящему бесчеловечным наказанием!
Глава 15
Лейтенанта Сэвиджа препроводили обратно в барак в четыре часа утра. Он очень устал и боролся со своей совестью. Как Иаков с ангелом у подножия лестницы в истории из Ветхого Завета, подумалось ему. Или как в одной из сказок «Тысячи и одна ночи», где речь шла о морском старике, сидящем верхом на спине Синдбада-морехода и железной хваткой сжимающем его шею. Его совесть была ангелом и морским стариком, а сам он был Иаковом и Синдбадом. Синдбад был плохим грешником. Или грешным плохим парнем. Существует ли такая вещь, как хороший грешник?
На самом деле Кларка лишь немного беспокоило то, что он сделал. К счастью — или к несчастью, в зависимости от точки зрения, — в детстве он не подвергался внушению какой-либо определенной религии. Его отец был бывшим англиканцем, ставшим «деистом». То есть тем, кто верит, что Бог существует, но считает, что он (или она, или оно) ушел «на обед» после сотворения Вселенной и с тех пор не возвращался. Сэвидж-младший познакомился со многими религиями во время своих путешествий по миру вместе с отцом и во время учебы у разных наставников в городах и в джунглях, в пустынях и в горах. В результате он был широко знаком со всеми верованиями — от греческого православия до вудуизма.
Он избежал большей части пуританской сексуальной морали Соединенных Штатов Америки начала XX века, но с другой стороны, у него была личная мораль. Своего рода разношерстный кодекс, свойственный ему самому. То есть он выбирал и отбирал для себя те аспекты всех моральных норм, с которыми сталкивался. И он собрал их вместе, чтобы сформировать то, что считал хорошим. И вот теперь его одолевали сомнения. Причинил ли он какой-нибудь вред графине? Или барону? Или самому себе?
Ветчину Брукса и Обезьяна Мэйфэйра подобные мысли не смутили бы. Как и «золотые пылинки похоти», как называл это Длинный Том Робертс. Но Сэвидж отличался от них. Несмотря на то что у него был некоторый опыт общения с женщинами на пяти континентах, его нельзя было назвать знатоком прекрасного пола. За исключением нескольких нянек разных рас, заботившихся о нем, когда он был младенцем, и некоторых любовниц его отца, у него было относительно мало близости или даже продолжительного тесного контакта с женским полом. Он был знаком с самыми разнообразными женщинами, но никакой искренней дружбы или глубокой теплоты у него ни с кем не было.
Женщины были для него загадкой. И потом, все мужчины, которых он знал — а многие из них всю свою жизнь были окружены женщинами, — говорили одно и то же: вечное женское начало было непостижимо и непредсказуемо. Причем чаще второе, чем первое.
В определенный момент его отец, наконец, понял, что странное воспитание сына не смогло обогатить его в одной очень важной области. Оно сделало Кларка-младшего — в глубоком смысле — обездоленным ребенком. И исправлять это было слишком поздно. Если только сам подросток ничего не предпримет.
«Возможно, — думал Сэвидж-младший, входя в барак, — я слишком уж беспокоюсь. То, что я делал, доставляло мне такое же удовольствие, как и все, что я когда-либо делал, несмотря на некоторые небольшие опасения из-за того, было ли это правильно. И из-за того, что меня поймают». Как он сам сказал себе — не очень, правда, решительно, — когда пытался принять или отклонить предложение Буговой: «Ну что ж… почему бы и нет!»
Сержант Шлейфштейн оставил его у дверей барака и зашагал прочь, очень утомленный и раздраженный. Ему пришлось стоять у дверей дома барона и ждать, пока графиня не позовет его, чтобы он проводил американского летуна, на место. Конвоир ничего не сказал Сэвиджу, но он был явно недоволен и глубоко подозрителен. Он знал, что барон вырубился, выпив слишком много, и его отнесли в постель, и ожидал, что к этому времени вечеринка закончится. Но нет! Ему пришлось ждать четыре часа, пока лейтенант не спустился вниз.
Кларк вошел в темное здание и ощупью добрался до большой комнаты на втором этаже. Он увидел, что его одеяло и простыни сорваны с койки и брошены на пол, а матрас перевернут. На матрасе лежал листок почтовой бумаги. Юноша зажег спичку, чтобы прочесть написанные на нем строки.
— Твоя кровать в полном беспорядке, потому что Шизштаубе ворвался сюда в полночь с неожиданной инспекционной вылазкой, — сонно произнес Литтлджон. — Он и его прихвостни, состоящие из самок собак, перевернули все вверх дном в поисках артефакта, который мы могли бы спрятать, чтобы потом с его помощью сбежать. Вроде лопат и кирок, чтобы прокопать туннель отсюда. Ха! Или деталей самолета, которые мы могли бы собрать вместе, чтобы Икар вылетел на свободу. Майор говорит, что будет продолжать делать это через случайные промежутки времени. Я думаю, что он просто мелкий, с лилипутской душой, напыщенный толстопуз, который хочет помешать нам заснуть.
Кларк зажег еще одну спичку, и Джонни сел в постели.
— В любом случае, почему ты так поздно пришел? — поинтересовался геолог.
Сэвидж ничего не ответил. Он прочел записку от полковника Дантрита. Там говорилось, что теперь лейтенанту уже слишком поздно докладывать ему о вечере и что он должен сделать это утром, прежде чем идти в шахту. Кларк вздохнул. Он собирался чуть-чуть поспать, прежде чем начнется перекличка.
— Тот заключенный, который только что прибыл, — сказал Уильям. — Который напал на охранника после того, как сошел с поезда. Он находится в одиночке. Я слышал, что это капитан Бенедикт Мердстоун, англичанин, пехотинец. Обычный дикий кот. Сбегал три раза. Похоже, это мой тип парня.