— Этот человек говорит так, словно у него во рту сортир! — прорычал раскрасневшийся полковник. — Он что, какой-то большевик? Однако есть кое-что чрезвычайно важное, что я хотел бы знать. Я слышал сообщения — неважно, откуда, — что барон проводит какие-то зверские эксперименты в русском лагере. Объектами его опытов могут быть только крестьяне. Но клянусь Богом, они же люди! По крайней мере, мне так говорили. Что фон Гессель с ними делает?
— Он ничего не говорил об этом, хотя я и пытался направить разговор в нужное русло, — ответил Сэвидж.
На лице Дантрита появилось выражение любопытства и еще чего-то, чего нельзя было так просто понять. Он склонил голову.
— А графиня ничего об этом не говорила?
— Нет.
Лейтенант почувствовал тепло на своем лице.
— Характер фон Гесселя имеет отношение к делу, — сказал он, желая поскорее уйти от темы графини. — Против него можно использовать любые слабости характера. Он ненавидит своего отца. Сказал, что тот был типичным прусским аристократом. Жестоким, могучим охотником на животных, ужасным пьяницей, очень эгоцентричным, эгоистичным и невежественным во всем, что выходило за пределы очень узкого круга его знаний. Только он был еще хуже, чем большинство аристократов. Возможно, барон преувеличивает их недостатки, обобщая их на основе отдельных личностей. При этом фон Гессель любил свою мать, но обижался на нее, потому что она не защищала своих детей от равнодушия мужа и часто от садистского отношения к ним. Она умерла несколько лет назад. Отец фон Гесселя подарил ей несколько венерических заболеваний…
— Грязное животное! — сказал Дантрит. Казалось, он был смущен.
— Он был очень пьян, когда рассказывал мне все это, — добавил лейтенант. — Мне кажется, что фон Гессель старался быть не таким, как его отец. И совершенно очевидно, что он боится быть слишком похожим на отца. В этом человеке есть некое сильное напряжение…
Полковник прервал юношу:
— К чему вся эта психологизация?.. Ты прямо как тот австрийский еврей — как там его зовут?
— Зигмунд Фрейд.
— Извращенец, как я понимаю. Какое отношение все это имеет к нам?
Кларк воздержался от того, чтобы сказать Ангусу, что он вместе со своим собственным отцом посетил несколько лекций Фрейда. Доктор Сэвидж был почти того же мнения о докторе Фрейде, что и полковник, но его сын полагал, что в теориях основателя психоанализа может содержаться некая сущность. Но доказательство этого было «в пудинге». То есть только время должно было показать их действительность или недействительность.
— Я имею дело с фактами. Не с фантазиями, — сказал Дантрит. — По правде говоря, ты не узнал там ничего ценного, не так ли?
«Для вас, может быть, и ничего, — подумал Сэвидж. — Но для себя — много».
Следующие две недели прошли медленно и тоскливо. Фон Гессель и графиня сели на поезд, уехали в неизвестном направлении и не возвращались в течение шести дней. Русские продолжали умирать с ненормальной скоростью, а госпиталь в лагере союзников был заполнен людьми, страдающими дизентерией и пневмонией. Мэйфэйр и Брукс, заметно похудевшие, но не утратившие своей жизнерадостности, вышли из одиночного заключения. Ганс Кордтц был трогательно благодарен Сэвиджу за те несколько кусочков шоколада, которые тот ему дал. Он пообещал продолжать рассказывать лейтенанту обо всем, что слышал или видел в лагере. А сам лейтенант все пытался придумать средства и способы побега.
Лишь один раз случилось большое волнение — когда наконец прибыли посылки Красного Креста. Сэвидж получил три шоколадных батончика: один он съел, а два других отдал Кордтцу. Кроме того, он поделил полученные сигареты с Кордтцем, Ветчиной и Обезьяном. Ренни Ренвику Кларк тоже предложил сигареты, но тот отказался. Этот человек бросил курить, потому что табак было слишком трудно достать. А Джонни Литтлджон и Длинный Том Робертс никогда не имели такой привычки.
Между этими шестью пленными янки росло все более крепкое товарищество. Несмотря на то что лейтенант был моложе остальных и ниже всех по званию, и на то, что все в этой группе казались прирожденными лидерами, именно Кларка Сэвиджа все постепенно начали считать своим вождем. Он не прилагал никаких усилий, чтобы получить этот статус. Это просто произошло само собой.
Эндрю Мэйфэйр долго отказывался признавать его лидерство и сдался последним. Причем сделал он это только после знаменитого поединка по армрестлингу. Обезьян бросил вызов в лагере всем, кто, по его мнению, был достаточно силен, чтобы ему было хоть немного интересно состязаться с ними. В том числе и охранникам. Сэвидж единственный отказался соревноваться с ним, но после многочисленных насмешек Эндрю не выдержал и, наконец, согласился.
Все обитатели их барака и многие пленные из других бараков, а также многие охранники собрались вокруг стола. Ставки зрителей на кого-то из противников сыпались дождем. Большинство жаждали увидеть, как Мэйфэйр будет побежден, но шансы были на его стороне — десять к одному. Теодор Брукс из принципа поставил на лейтенанта табак и деньги, хотя и сказал, что ни один человек не может сравниться в силе с Обезьяном. «Мой друг — это неизвестный вид гориллы, — сказал Ветчина, — если бы это было не так, я бы съел свою шляпу. Без соли и перца. Другое дело, если бы это было состязание умов…»
Участники состязания сели за стол лицом друг к другу, поставили локти на места, обозначенные судьей, и сцепили свои правые руки вместе. Кларк, глядя на необычайно толстые мускулы Обезьяна и на такие же необычайно толстые кости, к которым они были прикреплены, подумал, не ошибся ли он, приняв вызов. Рука, сжимавшая его руку, явно могла согнуть монетки своими пальцами. Говорили, что Мэйфэйр умеет завязывать ствол винтовки в узел.
— Не расстраивайся, когда проиграешь, малыш, — сказал Обезьян. — Я же чемпион мира.
Сэвидж слегка улыбнулся.
— Готовы? — спросил судья. — Отлично, я досчитаю до трех. На счет три — вперед. Если кто-нибудь из вас будет жульничать, я буду бить вас по головам этой палкой!
Эндрю был чрезвычайно силен, в этом не было никаких сомнений. Он был карманным Геркулесом, сжатым Самсоном. По мере развития борьбы вены на его лбу вздувались, словно змеи, пробивающиеся сквозь землю. Его лицо сильно покраснело, и он весь вспотел от напряжения. Потом он крепко сжал свои большие, похожие на глыбы зубы и хмыкнул.
Шестнадцатилетнему Кларку Сэвиджу тоже было нелегко. Прошло пять минут, и ни один из соперников не уступил другому ни дюйма. Их руки были так же непоколебимы, как у двух статуй. Но, как и его обезьяноподобный противник, молодой лейтенант сильно вспотел.
Судья назначил десятиминутный тайм-аут.
— Ребенок, ты же не ребенок! — выдохнул Обезьян. — Никто еще не продержался со мной больше тридцати секунд!
Зрители завопили и зааплодировали. Многие стали увеличивать суммы ставок или делать новые. К ним присоединились те, кто поначалу держался в стороне от азартных игр. Но шансы упали до одного к одному. Ветчина потерял голову и поставил на лейтенанта весь свой табак и шоколад за следующие три месяца.
Противники продолжили борьбу. И сначала медленно… а потом все быстрее… правая рука Обезьяна стала менять положение от вертикального к горизонтальному…
…И внезапно тыльная сторона его кулака оказалась на столе.
— Сэвидж победил! — закричал судья.
Но слышали его только те, кто был рядом. Гул голосов и топот ног по полу были достаточно громкими, чтобы заставить дрожать окна. Даже немцы, выигравшие пари, кричали и танцевали друг с другом.
— О, я был ослаблен тем, что в одиночке ел только хлеб и воду, — заявил Эндрю, но тут же с ухмылкой хлопнул Кларка по голому плечу. — Ты гораздо лучше меня, Гунга Дин.
— Да. А ведь ему всего шестнадцать лет! — ахнул Брукс. — Подожди, пока он не вырастет в полный рост!
— Я все еще жду этого от тебя, — сказал ему Мэйфэйр. — Я имею в виду — когда настанет твоя умственная зрелость.
Несмотря на свое поражение, обезьяноподобный химик был дружелюбен и разговорчив. Он решил, что настало время рассказать Сэвиджу, как Теодор Марли Брукс получил свое прозвище Ветчина. Они познакомились на фронте и стали друзьями, несмотря на разницу в образовании, интеллекте и темпераменте, рассказал Обезьян. И хотя он этого и не говорил, но своим тоном дал понять, что Брукс определенно уступает ему в этом отношении.