— Он сыграл со мной отвратительную, подлую шутку, — сообщил Мэйфэйр. — Тогда я еще плохо знал французский. Итак, перед церемонией, на которой мы должны были быть награждены французским генералом, этот жулик из трущобной жизни научил меня нескольким комплиментам, которые я должен был сказать генералу. И они… Ой! Ха! — это были слова, которые ты не стал бы говорить таксисту, не говоря уже о генерале. Так что… Ха! Ха! Меня посадили в тюрьму на некоторое время, пока я не уладил это несчастное дело. А через неделю кто-то донес генералу, что Брукс украл целый грузовик окороков. В конце концов он доказал свою невиновность. Хотя я не слишком уверен, что он не был виновен. С тех пор он постоянно носит прозвище Ветчина. Но вот что мне не нравится — и что меня действительно задевает, — так это то, что он обвиняет в этом меня! Ты можешь в это поверить? Ха! Ха!!!
Через десять минут вечеринка закончилась: Генрих Шизштаубе начал одну из своих печально известных внезапных инспекций. Его поисковая группа ничего не нашла. Как всегда. Он бесновался, ударяя хлыстом по колоннам и по мебели и потрясая им перед лицами пленников, стоявших по стойке смирно.
Позже — в четыре часа утра — он снова ворвался в барак и перебудил всех пленных. Но кто-то — Сэвидж подозревал, что это Мэйфэйр — оставил над дверью ведро с водой, привязанное к веревке, другой конец которой был прикреплен к дверной ручке. Шизштаубе, который во время своих рейдов всегда шел первым, промок насквозь!
Он заставил всех заплатить за свое унижение, не давая им спать в течение двух часов. Все это время он требовал, чтобы ему сказали, кто был виновником случившегося. Разумеется, никто не собирался выдавать виновного, да к тому же никто, кроме самого этого человека, не знал, кто это сделал. Если только, как думал Сэвидж, Обезьяну не помог Брукс. Лейтенант не мог удержаться от улыбки, как и многие другие. Но он знал, что эти двое когда-нибудь доставят им всем своими шалостями очень большие неприятности. Они были старше его, но он был гораздо более зрелым. Зато им было гораздо веселее, чем ему. В детстве он упустил многое из подобных развлечений, потому что у него было очень мало товарищей по играм. Слишком уж широким был разброс его интересов.
В конце концов Шизштаубе распорядился, чтобы все находившиеся в бараке были переведены на половинный паек до тех пор, пока преступник не будет раскрыт. Полковник Дантрит возмутился этим и отправил фон Гесселю протест. Барон, который, должно быть, с удовольствием узнал о том, как промок его адъютант с помощниками, отменил наказание, объявив приказ об урезании пайка незаконным. Брукс сомневался, что это было незаконно, но Генрих знал, что спорить с начальством не стоит.
Новости о последних событиях на западном фронте заключенные получали от тех, кто приезжал в лагерь на поезде. Однажды охранники, ликуя, рассказали военнопленным, что войска кайзера нанесли сокрушительный удар к югу от Ипра. Они штурмовали Мессинский хребет и взяли Армантьер, после чего на британском фронте образовалась большая брешь. Но через несколько недель стало известно, что у немцев не было достаточно резервов, чтобы полностью контролировать ситуацию. Британия и Франция также страдали от недостатка резервных сил. Но они возлагали большие надежды на то, что американские войска — свежие, невредимые, не уставшие от войны и поддерживаемые промышленным могуществом Штатов — в конце концов принесут победу. Если бы только англичане и французы смогли продержаться достаточно долго, чтобы потом им удалось использовать всю американскую мощь.
Капитан Бенедикт Мердстоун — английский пехотный офицер, которого Сэвидж видел напавшим на охранника после выхода из поезда — был освобожден из одиночной камеры. Дантрит допросил его, а затем отвел ему койку в бараке Кларка.
Это был высокий, светловолосый и голубоглазый парень. Он мог бы быть красивым, если бы не два недостатка. Одним из них был его нос. И другим — его нос. Одна личная беда наваливалась на другую.
Вместо носа у него был чуть ли не целый хобот. Такой длинный нос можно было бы, с большой долей милосердия, считать благородным и впечатляющим. Но его еще и портил шрам. Кончик этого носа отрезало осколком снаряда в первые дни большого мартовского наступления немцев.
Вставший не с той ноги Обезьян Мэйфэйр придумал Мердстоуну прозвище Шнобель.
Сэвидж прекрасно ладил с Бенедиктом, несмотря на явный снобизм капитана. Этот парень был очень хорошо образован, говорил с оксфордским акцентом и за пять дней трижды сбегал из плена. И очень хотел попробовать в четвертый! Возможно, подумал лейтенант, он станет ценным дополнением к их спасательной группе. Но юноша был осторожен и пока не упоминал об этом. Он хотел сперва изучить Мердстоуна.
Между тем, после матча по армрестлингу, Эндрю Мэйфэйр начал называть молодого лейтенанта Доком. Многие люди, которые еще учились в медицинском колледже, когда он поступил на службу, получили такое прозвище.
Кларк Сэвидж возражал, что у него нет докторской степени, но это ничего не дало.
Использование этого «титула» быстро распространилось, и через некоторое время все военнопленные, за исключением Дантрита, стали обращаться к нему не иначе, как Док. А затем Сэвидж, так сказать, отлил свое новое «звание» в бронзе, восстановив нос Мердстоуна после того, как он был сломан. Это произошло из-за того, что Обезьян разозлился на Бенедикта за то, что тот исправлял ошибки в его речи, а также за пренебрежительное замечание о Бруксе. Мэйфэйр думал, что он один имеет монополию на оскорбление своего приятеля, капитан же по глупости пригласил здоровенного химика вступить с ним в кулачный бой.
Два удара — один в живот англичанина и один в нос — стали началом и, одновременно, быстрым завершением конфликта. Ни один из противников не хотел, чтобы немцы узнали о физическом насилии среди пленных, потому что их, вероятно, посадили бы в одиночные камеры или по крайней мере сильно оштрафовали бы.
Итак, «Док» Сэвидж вправил Мердстоуну нос, и тот рассказал охранникам, что ночью наткнулся на опорную балку. После этого многие заключенные — и даже некоторые из охранников — приходили к Доку лечить свои мелкие недуги. Никто не хотел идти в лагерный госпиталь, если мог избежать этого. Он был переполнен, немецкие врачи и санитары были перегружены работой, и ожидание лечения там было очень долгим. Но больше всего военнопленные опасались идти туда, потому что рассматривали госпиталь как рассадник серьезных заболеваний. Каковым он и являлся.
Тем временем Док Сэвидж работал в шахте. Он потратил много времени и размышлял о планах побега из лагеря Локи. В низинах наступила весна, но она еще не проложила свой зеленый путь к горам. Почти каждый день шел сильный дождь.
Кларк заметил, что уровень пола в лагере был слегка наклонным, чтобы позволить дождевой воде стекать, не скапливаясь в лужи. Кроме того, для этого в известняке были прорезаны каналы от основания скал вокруг лагеря до края утеса, поднимающегося из озера. Они были достаточно глубокими, чтобы скрыть человека, если он лежал в них плашмя, но через каждые сорок футов в них были установлены железные решетки. Любой заключенный, который попытается использовать каналы, чтобы добраться до края лагеря, должен был бы переползти через эти барьеры. При этом он был бы беззащитен в течение нескольких секунд. Но человек, делающий это ночью, мог подождать, пока всепроникающие лучи прожекторов не пройдут мимо него. Однако даже если беглецу удалось бы добраться до края утеса, что он мог сделать после этого? Его ждал бы трудный путь к свободе. Лагерь был расположен в юго-восточном углу Германии. Самый короткий путь вел из него на юг через небольшую часть Германии… сквозь Австрию… а затем через ту часть Италии, которая теперь удерживалась армией союзника Германии, Австро-Венгерской империи. Как только беглецы прошли бы через театр военных действий и — каким-то образом — через австрийскую линию фронта к итальянской, они оказались бы в безопасности.