Под ним было железнодорожное полотно, идущее по горизонтальной полосе между утесом наверху и утесом внизу. Вдоль дороги и рядом с верхним утесом были вкопаны короткие столбы с натянутыми на них телефонными проводами. Сэвидж стал спускаться вниз. Не с быстротой горного козла или обезьяны, а с осторожной медлительностью змеи. Спустившись примерно на пятьдесят футов, он нашел выступ, тянувшийся на десять футов и сужающийся с обоих концов. Он находился на высоте в восемь футов над железнодорожными путями и был достаточно широким, чтобы стоять на нем, свесив носки сапог через край и прислонившись спиной к скале.
Кларк постоял там некоторое время, вытянув руки и повернувшись лицом к скале, чтобы ухватиться за небольшие неровности. Здесь дул более холодный ветер, чем в глубине. Он дул со стороны озера, но был далеко не так силен, как днем. На мгновение у лейтенанта возникло искушение попытаться вернуться в лагерь пешком по железнодорожным путям.
Мысль о возвращении тем же путем, каким он пришел, заставила его плечи устало поникнуть. Но он медленно повернулся и начал опасное восхождение.
К тому времени, когда он спустился с утеса за бараком, ему пришлось чуть ли не силой сдерживать себя, чтобы не идти быстрее. Силы, казалось, выливались из пальцев его рук и ног. Недостаток пищи и напряжение от подъема в темноте по мокрому камню сделали его слабее, чем он был бы в обычном состоянии.
Внизу — теперь, когда дождь прекратился — из клеток под сторожевыми башнями вывели собак. Они тащили за собой охранников, натягивая поводки. Но рядом с бараками никого не было.
Сэвидж замер, наблюдая, как охранники несут в русский лагерь четыре закутанных в одеяло тела. Живые пленники в эту минуту спали — самое подходящее время для того, чтобы переправить покойников на повозках с солью по узкоколейным рельсам, а оттуда — в погребальную камеру.
Добравшись до подножия утеса, юноша побежал к барак/. Быстро задвинув окно — и возблагодарив судьбу, что его никто не запер, — он заполз в большую спальню. Затем, очень осторожно, он прошел мимо храпящих, бормочущих и стонущих спящих к лестнице, ведущей на второй этаж. Ее ступеньки, как правило, скрипели. Все здание было построено в такой спешке, что обычно первоклассное качество немецкой работы было принесено в жертву.
Кларк добрался до верха лестницы… прошел по короткому коридору… и свернул в огромную спальню справа от себя. С минуту он стоял в дверях, разглядывая многочисленные лежащие тела. Свет в комнате не горел, но самая первая перламутровая заря — ложная заря — показала ему, что никто не проснулся. Правда, Сэвидж слышал, как в дальнем конце комнаты в уборной кашлял и ругался какой-то мужчина. Наверное, какой-нибудь бедолага с «лагерным кашлем», страдающие еще и дизентерией.
Несмотря на то что он был измучен и ему необходимо было высушить свою одежду — если у него было на это время, — молодой человек не мог не улыбнуться, вспомнив недавний случай. К двум стенам в отхожем месте шли длинные, пологие желоба. Вода стекала по ним в трубы, ведущим в канализационную камеру в шахте, гигантскую комнату, покрытую солью. Военнопленным приходилось стоять или сидеть над корытами, чтобы избавиться от отходов своего тела. И вот несколько дней назад Обезьян Мэйфэйр подловил момент, когда Ветчина Брукс сидел там на корточках, и вылил в воду жидкость из зажигалки. Когда эту жидкость понесло по воде, человек-горилла поджег ее. Она вспыхнула и опалила Теодору зад, прежде чем тот успел отпрыгнуть. Дюжина других заключенных чудом избежали такой же участи, а Эндрю, заливаясь хохотом, выбежал из туалетной комнаты прежде, чем его успели поймать.
Месть Брукса была довольно мягкой. Хотя он предпочел бы сделать что-нибудь покруче и, вероятно, когда-нибудь сделает. Он засунул простыни и одеяла своего друга в открытый конец водосточной трубы, и это привело к ужасному беспорядку. К счастью, заключенные успели вытащить постельное белье до того, как охранники обнаружили все это, и заставили Ветчину вытереть пол.
Брукс жаловался, что во время эпизода с зажигалкой огонь опалил ему несколько волосков и что он отпрыгнул слишком быстро, из-за чего у него снова открылась старая рана. Он имел в виду свою руку, в которую попала пуля, когда они с Обезьяном были в ручье возле французского фермерского дома, из которого сбежали вместе с Сэвиджем. Мэйфэйр сказал тогда, что это чепуха. Что Ветчина страдает от раны, которая давным-давно зажила.
Кларк медленно прошел через комнату и опустился на кровать. Снимая сапоги, он услышал какое-то шевеление на соседней кровати.
Джонни Литтлджон приподнялся на локте.
— Ну, как все прошло, Док? — прошептал он.
— Расскажу после того, как немного посплю, — ответил Сэвидж. — Я весь промок. Но мне лучше попытаться избавиться от воды с помощью тепла моего тела. Если сейчас войдет охранник, он будет удивляться, почему я повесил свою форму сушиться. Кстати, Шизштаубе не совершал набега?
— Для разнообразия — нет. Я думаю, он измотал свое маленькое «я». Если он заставит нас потерять сон, то и сам его потеряет.
— Он редко делает неожиданную проверку, когда на улице идет сильный дождь, — заметил Док.
— Так вот почему ты выбрал именно этот вечер?
— Этот факт помог мне принять решение. Но я не хотел больше откладывать это дело. Спокойной ночи, Джонни.
Глава 17
— Однообразие, скука и отчаяние, — сказал Длинный Том Робертс. — Добавьте их к болезням, которыми заражены лагеря для военнопленных. Эти три вещи — самое худшее. Болезни убивают тело. Остальное убивает разум.
— Наш маленький «лучик солнца»! Нашу электрическую «искру счастья»! — прогремел Ренни Ренвик. — Но ты попал прямо в точку.
Было воскресенье — единственный выходной для военнопленных в шахтах. «Пять с половиной мушкетеров», как называл их компанию Ветчина Брукс, имея в виду, что Обезьян Мэйфэйр был «половиной», стояли на открытой площадке, наблюдая, как англичане играют в футбол в одном углу, а американцы — в бейсбол в другом. Несколько месяцев назад фон Гессель разрешил им делать сетки, надувные мячи, биты, перчатки и мячи из воловьей кожи. Пленные должны были заплатить много денег, чтобы заставить охранников раздобыть материалы для всего этого, а потом самостоятельно сделать эти вещи.
— Могло быть и хуже, — сказал Длинный Том, испытывая извращенное удовольствие от того, что его пессимизм становится еще более мрачным. — По крайней мере, у нас еще есть шанс спастись. Хотя он и очень небольшой. Но если бы этот лагерь остался в том виде, в каком он был изначально построен, нам бы конец. Когда его только создавали, здесь все было не так, как сейчас. Над двумя входами в шахту была построена небольшая крепость. Она тогда представляла собой ряд относительно небольших камер, выдолбленных из соли. Там должны были содержаться заключенные. Но какой-то высокопоставленный мерзавец, родственник кайзера, а также британского короля, поднял шум, когда приехал сюда на инспекцию. Он сказал, что условия содержания заключенных были бесчеловечными. Поэтому крепость снесли, а лагерь построили таким, какой мы видим сейчас. В любом случае крепость и соляные комнаты были бы недостаточно велики. Здесь было слишком много нарушителей спокойствия. Первоначальная постройка не смогла бы справиться с ними.
Док Сэвидж кивнул. Ганс Кордтц говорил ему то же самое.
Была середина июня. Весна сменилась летом. Горы покрылись зелеными лесами, а в долинах росли посевы. На озере теперь стояли гребные и парусные лодки, хотя туристов на них не было. Рыбаков не интересовали красоты природы. Они старались выловить как можно больше альпийской форели, причем улов предназначался не для импорта, а для местного потребления. Нормирование по всей Германии было еще более жестким, чем прежде. Неурожай картофеля в 1917 году привел к тому, что вместо него появилась репа. Горожанам и военнопленным приходилось сдерживать рвотные позывы, когда они вдыхали запах этого овоща.