Ганс Кордтц сказал Сэвиджу, что церковные колокола в его деревне, да и вообще по всей Германии, были сняты и переплавлены в металл. А в прошлом году рабочие перекопали улицы Берлина, чтобы добраться до медных телефонных кабелей, которые стали использоваться для изготовления пушечных снарядов. В частных домах почти не осталось медных дверных ручек, да и всего, чего угодно, сделанного из меди. Однако немецкие офицеры в лагере все еще хвастались, что Центральные державы победят. Им казалось, что для победы над их врагами требуется одно-единственное высшее усилие. С 27 мая по 6 июня в третьей битве при Эне императорская армия оказалась в 37 милях от Парижа. Но американская 2-я дивизия, сражавшаяся бок о бок с французами у французской крепости Шато, остановила там немцев. Американцы наконец-то начали осознавать свой огромный потенциал не только как источник материальных и продовольственных ресурсов, но и как боевую силу.
Фельдмаршал Людендорф был поражен их успехами. Он вывел войска из Фландрии, чтобы начать массированную атаку на Компьень, но через шесть миль немцы были остановлены. Ганс Кордтц передал эту новость шестерым заключенным.
— Каждый раз, когда я думаю, что война закончится, она встает и начинает все сначала, — сказал он. — Это прекратится, когда мы все умрем от голода или будем вынуждены бросать друг в друга камни.
Хотя ему и не полагалось общаться с военнопленными, он, как и большинство охранников, игнорировал этот приказ. Если, конечно, поблизости не было Шизштаубе. Как и большинство военных уставов, это правило нарушалось, если солдат чувствовал, что ему это сойдет с рук. Как сказал Мэйфэйр, «в штанах ты больше уважаем, чем в замечаниях».
Военнопленные получали посылки из-за границы через Международный Красный Крест и христианскую Ассоциацию молодых людей. Док Сэвидж в своем первом письме попросил доктора Кофферна переправлять ему посылки через нейтральную Данию — это был самый быстрый маршрут. Благодаря этим посылкам большинство военнопленных союзников питались лучше, чем лагерные немцы. Мало того, они также получали половинное жалованье от германских властей по соглашению между правительствами-антагонистами. Теперь у заключенных было больше средств, чтобы купить продукты для столовой и подкупить охранников.
Шизштаубе стал бы искать припасы, которые заключенные могли бы накопить, чтобы взять с собой при попытке к бегству. Но на самом деле он не ожидал их найти, так как спрятать их было бы очень трудно. Однако Док Сэвидж время от времени относил их ночью на утес и помещал в углубление на высоте шестидесяти футов. Несколько раз он брал с собой Мэйфэйра, потому что тот умел лазить по деревьям, как обезьяна, а однажды с ним поднялся туда Длинный Том Робертс. У инженера-электрика был некоторый опыт восхождения во время обучения в корпусе связи.
Шестеро мужчин держали это в секрете от других заключенных. Они должны были доложить о любом плане — или о любой его части — Дантриту, но теперь капитан Мердстоун был членом комитета по организации побега, назначенного полковником.
— Почему ты так уверен, что Жук — немецкий стукач? — спросил Обезьян, и Док решил все рассказать своим товарищам.
— Точно я сказать не могу, — ответил он. — Потому и не обвиняю его перед полковником. Я не хочу ставить Мердстоуна в несправедливое положение, в котором он будет страдать, если он невиновен. Причина, по которой я подозреваю его — лингвистическая. У меня острый слух, если я могу так сказать о самом себе. И у меня была некоторая языковая подготовка, хотя я и не являюсь настоящим экспертом. Но когда я просто внимательно слушаю Мердстоуна, мне кажется, что под его почти идеальным оксфордским акцентом скрывается слабое немецкое произношение. Я подумал, что, возможно, он провел много времени в Германии, и это повлияло на его речь, хотя и слабо. Но он говорит, что никогда не был в этой стране, кроме одного летнего отпуска.
— Если мы докажем, что он фриц, — сказал Обезьян, — что нам с ним делать? Я бы зарезал его и съел на ужин! Таким образом, у нас было бы по горло улик. No corpus delicti or habeas carborundum!
Ветчина Брукс презрительно фыркнул.
— Нам придется импровизировать, — сказал Кларк. — Я не вижу причин убивать его. Он просто выполняет свой патриотический долг. Мы шпионим за ними, а они — за нами. Я бы предпочел держать его здесь, пока не придется от него избавиться. Если мы разоблачим его сейчас, немцы просто пришлют еще одного шпиона. Насколько нам известно, сейчас их здесь может быть двое. Или больше.
Эндрю затянулся сигаретой «Кэмел».
— У меня действительно муравьи в штанах, Док. Мы не можем откладывать это надолго. Говорю вам, к черту эту свистопляску вокруг да около. Давайте скорее вырвемся отсюда!
Теодор выдохнул дым «Лаки Страйка»:
— Это нельзя ускорить, это как те химические тесты, которые ты делаешь в своей лаборатории. Мы все должны делать правильно. Хочешь умереть с голоду в пустыне или быть пойманным патрулем, потому что ты сбежал, подняв шум, как бык в посудной лавке?
— Я не создан для того, чтобы быть военнопленным! — проворчал Мэйфэйр.
— Нет. Ты создан, чтобы быть обезьяной!
— Парни, — сказал Сэвидж, — я сам невыразимо устал от этой тюремной жизни и хочу поскорее уйти. Но нам еще многое предстоит сделать, чтобы подготовиться. И у нас нет никакой уверенности, что мы можем сделать все, что нужно.
Например, теперь у нас есть материалы, необходимые для изготовления сейсмометра Милна. Но мы находимся в том же положении, что и мышь, которая должна была позвонить кошке. Как нам это сделать? Если это и возможно сделать, то только ночью. Тогда у входа в шахту не выставляется ни одного часового. Зачем заключенному идти туда? Там много комнат и туннелей, но поисковикам не потребуется много времени, чтобы найти нас. Что же касается саботажа, то что такого можно разрушить, что нельзя было бы быстро починить? Я не уверен, что стоит так рисковать. У нас есть возможный путь отступления — вверх и вниз по утесу. Но это очень опасно, очень рискованно. Нам действительно нужны веревки, крючья и все такое. Мы не можем получить их легально, их надо украсть у немецкой стороны. И мы даже не знаем, есть ли они в их складском сарае. Там могут быть веревки и молотки. Но крючья, карабины и так далее? Стоит ли рисковать, чтобы узнать, есть ли они там? Даже если нам удастся перелезть через колючую проволоку, ускользнуть от охранников и собак и открыть сарай, мы, вероятно, обнаружим, что рисковали всем напрасно.
— Слишком много всяких «если» и «но», — сказал Обезьян. — Мы становимся слишком похожими на сороконожку, которая начала удивляться, как ей удается работать своими-сотнями ног одновременно. В конце концов, она запуталась, не зная, как скоординировать их действия.
— Может быть, ты и прав, — сказал Док. — Но в любом случае у нас нет достаточно большого количества припасов, чтобы добраться до места назначения. Нам придется подождать.
На самом деле Сэвидж был озабочен гораздо больше, чем сказал своим друзьям. Оставалось загадкой, что именно фон Гессель делал с русскими пленными. Ответ казался очевидным, но был самым общим — подробностей Кларк не знал. А без них он не мог сообщить союзным властям, какая страшная болезнь может быть выпущена на врагов Центральных держав или что за вакцину немцы использовали, чтобы защитить себя. Выяснить это было гораздо важнее, чем сбежать при первой возможности. Это была самая важная информация, которую когда-либо могли получить союзники. Гораздо более необходимая, чем военные данные, которые юноша мог им передать.
Конечно, весьма вероятным было то, что фон Гесселю не удалось усовершенствовать вакцину. Количество трупов, вывезенных из русского госпиталя для военнопленных, казалось, указывало на это. Но с другой стороны, они умирали еще и от обычных лагерных болезней — тифа, дизентерии и множества других. Без правильной информации Сэвидж не мог точно знать, кого убивают эксперименты фон Гесселя, а кого — известные инфекции.