Но все эти проблемы не стоили выеденного яйца по сравнению с тем наслаждением, которое сексуальные партнеры испытывали каждую ночь. Вряд ли кто сумел бы растащить их по разным углам, тем более, что женщина с первого же дня начала прибегать домой и в обеденный перерыв. Не успевала девочка смежить веки, как они бросались в объятия и как вампиры начинали высасывать друг из друга всю без остатка энергию. Партнерша уже не надевала трусы, чтобы не тратить время на их снимание, половые губы у нее разбухли, стали напоминать два больших ломтя розового сала. Влагалище тоже сократилось, когда Дока вводил в него свою распухшую шляпку, подружка запрокидывала голову и издавала долгий мучительный стон, от которого спавшая в кроватке девочка вздрагивала и сворачивалась в плотный клубочек. Но ничто уже не могло остановить ночных с дневными вакханалий, ни детская боязнь барабашки, ни боль в половых органах, ни ставшие похожими на болезненные припадки ненормальные оргазмы. Они привыкали к мучительным сношениям, извлекая из этого своеобразное для себя наслаждение, незаметно превращаясь в вампиров–извращенцев. Боль для них стала той самой желанной целью, к которой они стремились уже на подсознательном уровне. Кожа на скулах натягивалась, на щеках разгорался нездоровый румянец, а под глазами красовались все больше черневшие круги. Руки начинали подрагивать, ноги подгинаться, а без того поджарые животы прилипали к хребту.
На четвертый день Дока не узнал вошедшей в квартиру своей подружки, щеки у нее запали, глаза расплескались на поллица, большой рот растянулся чуть не до скул двумя бледными полосками. Имевший больше возможностей отдохнуть и лишний раз покушать, он выглядел резвее, и все равно едва успел спрятаться в горнице за ширму, пока женщина торопливо укладывала дочку в кровать.
— Барабашка, — не капризничая и не мешая маме раздевать ее, как–то обыкновенно сказала девочка, сама стремясь поскорее залезть в кровать.
— Что ты выдумываешь, — нетерпеливо откликнулась женщина. — Барабашки живут на кухне и там гремят посудой.
— А у нас он стал бродить по всей квартире, — не согласилась девочка. — То на твоей кровати поваляется, то из горницы выглянет. И подмигнет…
— Больше тебе ничего не кажется?
— Больше казаться нечему, он у нас пока один.
Девочка вздохнула и отвернулась к стене, ее мама уже стремилась ворваться в горницу, опробованный с первой встречи пол в которой стал второй для обоих жесткой кроватью. Синтетический палас не сглаживал неровностей, через него углы досок под ним так успели наломать бока, что казалось деревенские мужики все–таки походили по ребрам горбылями от заборов. Подружка на ходу стаскивала с себя платье, и когда оно упало к ее ногам, Дока невольно отшатнулся назад. Перед ним стояла много дней не видевшая пищи женщина с потерявшими округлость формами, с опустившимися ниже солнечного сплетения грудями, главное, с неприятно взлохмаченными волосами на красноватом лобке. Торопливая походка у нее тоже была неуверенной, как и блудливый взгляд огромных темных глаз. Так не шло выражение согласной на все собаки на ее лице к сохранившему гордую осанку облику, что он впервые подумал о немедленном отъезде к себе домой. И когда она прильнула к его груди, он не набросился с жадностью на ее губы, а чуть отстранился, подыскивая нужные слова. Но партнерша не заметила перемены, продолжая тыкаться носом в его небритый подбородок.
— Мне пора уезжать, — прочистив горло, нашел в себе силы сказать об этом он.
Она притихла не сразу, настроившаяся на любовь, сначала потеребила его болезненно, но без усилий, напрягшийся член, затем пробежалась губами по его груди и шее:
— Что ты сказал? — осевшим голосом переспросила она.
— Я говорю, что мой отпуск закончился, и работать за меня никто не будет.
— О чем ты говоришь, какая работа?
— Мне пора отчаливать домой, — более твердо повторил он.
Она отшатнулась, осознав его признание, долго шарила яркими зрачками по его лицу, стараясь найти подтверждение услышанному. Она по прежнему была прекрасна, эта лань с бровями вразлет, с длинными неспокойными ресницами, с тонким носом с трепетными крыльями. Ее безо всяких подготовок и бешенных денег для подкупов нужных людей можно было выпускать на мировой подиум красоты, где она без усилий заняла бы гран–при. А она влачила бездуховную жизнь в обложенной безмолвными полями глуши, царственным видом радуя глаза лишь пьяным механизаторам, да бабам в измазанных пойлом для скота передниках. И она это понимала, готовая пойти на все, лишь бы вырваться из убожества, она видела, что помочь ей может только случай, которого не представлялось много лет подряд. Не представилось бы еще долго, до той поры, пока кто–то за спиной не подвел бы черту под целой жизнью: