«Не ужасно ли, право, – вторит ему доктор, – вот мы все живем, а потом умрем, так зачем же мне тогда, не говорю уж наши заботы, огорчения и радости, а даже наши идеалы? Вот Базаров говорил, что лопух вырастет, а в сущности – еще того хуже: и это-то неизвестно. Может, и лопух не вырастет, а просто ничего не будет. Завтра помрут все, кто меня знал; бумаги мои, сданные в архив, съедят крысы, или их сожгут, и все будет кончено. Никто и не вспомнит обо мне. Сколько миллионов людей существовало до меня, а где они? Я вот хожу по пыли, а эта пыль пропитана останками тех людей, которые так же были самоуверенны, как и я, и думали, что это очень важно, что они живут.
Вот огонек горел – и нет его! Пепел остался; может быть, можно опять зажечь, но это уж будет не то. Того, что горел, того уж не будет! Меня не будет! Неужели же… Ну, конечно! Все будет: и деревья, и люди, и чувства – много приятных чувств, любовь и все такое, – а меня не будет. Я даже смотреть на это не буду. Не буду даже знать, есть ли это все или нет!
То есть даже не то что «не буду знать», а просто меня совершенно не будет! Просто? Нет, это не просто, а ужасно жестоко и бессмысленно! Зачем же я тогда жил, старался, считал это хорошим, а то дурным, думал, что я умнее других? Все равно меня не будет. И меня черви съедят. Долго будут есть, а я буду лежать неподвижно. Они будут есть, копошиться, белые, скользкие. Пусть лучше меня сожгут. Вот это тоже ужасно! Зачем же я жил? И ведь я умру скоро. Может быть, я завтра умру? Сейчас? Ведь это так просто: заболит самым невинным образом голова, а потом все хуже, хуже и смерть. Я ведь сам знаю, что это просто, знаю, как и почему это, а между тем, остановить и предупредить не могу! Умру. Может, завтра; может, сейчас. Какой смысл, кому нужно? Нет, я боюсь, боюсь!..»
Да, это ужасно, и об этом нельзя не думать, каждый обязан думать о смерти – вернее, о бессмертии, – чтобы жить и творить.
Возможно, для доказательства бессмертия лучший метод – моральный. Может быть, здесь не нужна логика ученого, а нужно пророчество, вдохновение тех пророков, которые скитались в милотях и козьих кожах и которых весь мир не был достоин (Евр. 11, 37–38), в чьих речах – сила духа, которая уже достаточно доказывает вечное бессмертие; но поскольку вы хотите доказательств из области чистого знания, – я уступаю.
Я не хочу поймать вас в ловушку. Вы собрались здесь не затем, чтобы слушать проповедь, и если бы я преподнес вам это неожиданно, то меня можно бы было обвинить в том, что я как будто устроил для вас западню. Я не желал бы заслужить такого упрека. Я думаю, что в самом деле многие из моих слушателей не пожелали бы прийти сюда, если бы им предложили присутствовать на проповеди. Спешу вас успокоить на этот счет, объяснив, в каком смысле мне придется говорить здесь о бессмертии и из какого источника я буду черпать для этого доказательства.
Я хочу говорить как естественник и свободный философ и предупреждаю, что я буду просто референтом, докладывающим выводы Сабатье, Джемми, Шиллера и др.
Не думайте, что я надеюсь бесспорно убедить всех в догмате бессмертия. Нет. Задача моя скромнее: я хочу добиться признания того, что мы не имеем права его отрицать. Единственное мое намерение – и оно вполне законно – это исследовать, действительно ли идея личного бессмертия встречает противоречие в научных данных; действительно ли современные успехи знания все глубже и глубже роют неизбежную могилу для человеческого существа, и действительно ли только наивным и невежественным людям свойственно верить, что вне этого земного существования может быть другое и что телесная смерть вовсе не влечет за собою неизбежного умирания личности.
Тем, кто предполагает, что приобретение человеческих знаний разрушило учение о бессмертии, я нахожу нужным заметить, что таким образом намереваясь опираться на науку, выражая якобы научное мнение, они оскорбляют науку. Они говорят: «Наука не позволяет верить в бессмертие. Наука доказывает, что все умирает, все разлагается на свои основные части, ничто не вечно. Наука отрицает возможность бессмертия. Последнее несовместимо с научными данными».