— Это не значит, что не надо и пытаться, — возразил я.
— Возможно. Но ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Ты прямо разрываешься из-за этого. Как та девушка. — Она мотнула головой в сторону реанимационного корпуса. — Мне больно смотреть на тебя. У тебя достаточно неприятностей и без того, чтобы с головой зарываться в дела, с которыми невозможно справиться.
Я пожал плечами и молчал, пока мы не вернулись к машине.
— Я просто не могу этого вынести, — произнес я. — Не могу видеть, как люди страдают вот так. Ненавижу.
Мёрфи посмотрела на меня в упор и кивнула:
— Я тоже.
Мыш ткнул меня головой в ногу и прислонился, грея своим телом.
Это успокаивало. Мы забрались втроем в машину Мёрфи и поехали выслеживать неизвестно кого. Неизвестно — по крайней мере, до встречи с Летним Рыцарем.
Глава 18
Я попросил Мёрфи высадить меня в паре кварталов от моего дома, чтобы Мыш хоть немного размял лапы. Он, похоже, не возражал против такого решения и с энтузиазмом обнюхивал придорожные кусты, размахивая хвостом. На всякий случай я время от времени оглядывался, но незнакомый наблюдатель больше не показывался. Конечно, он мог действовать и не в одиночку, однако других подозрительных людей или машин я тоже не обнаружил. Впрочем, я продолжал параноидально озираться по сторонам до тех пор, пока мы не добрались до моего старого дома и не спустились по ступенькам к двери.
Я пробормотал заклинание, временно нейтрализующее обереги, которыми я укрепил свое жилье вскоре после начала войны с Красной Коллегией. Потом щелкнул ключом и, повернув дверную ручку, изо всех сил двинул стальную дверь плечом.
Дверь приоткрылась на пять или шесть дюймов. Я пнул ее еще несколько раз, отворив хотя бы для того, чтобы протиснуться боком, шагнул внутрь, впустив Мыша перед собой, и почти ткнулся носом в ствол обреза.
— Эта штука противозаконна, знаешь ли, — заметил я.
Томас хмуро посмотрел на меня поверх мушки и опустил ружье. Я услышал металлический щелчок — он поставил обрез обратно на предохранитель.
— Ты бы лучше дверь починил. Каждый раз, когда ты ее открываешь, грохот как от штурмовой бригады.
— Ой, да ладно, — отозвался я, отстегивая Мыша с поводка. — Всего-то один раз пережили осаду, и уже такая паранойя.
— Ну что я могу сказать. — Он повернулся и сунул обрез в свою объемистую спортивную сумку, стоявшую на полу у входа. — Как-то я никогда не мечтал сыграть главную роль в ужастике с зомби.
— Не обманывайся, — сказал я; мне удалось не упасть, когда Мистер пулей пересек комнату и в знак дружеского приветствия врезался всей своей тридцатифунтовой тушей мне в ноги. — Кино было мое. Ты был копьеносцем. Вроде как роль второго плана.
— Спасибо и на том, — хмыкнул он. — Пиво будешь?
— Еще бы!
Томас плавной походкой направился холодильнику. На нем были джинсы, туфли и белая хлопчатобумажная футболка. Я покосился на сумку и нахмурился. Его сундук — старый армейский инвентарный ящик — стоял, запертый, на полу рядом с сумкой. Вокруг них разместились, как мне показалось, все личные пожитки Томаса.
Он вернулся ко мне, держа в руках пару запотевших бутылок Макова пива и ловким движением больших пальцев сорвал крышки.
— Мак убил бы тебя, если бы узнал, что ты его охлаждаешь.
Я взял у Томаса бутылку, изучая его лицо. Как обычно, оно выдало очень немного.
— Лучше бы Мак пришел и установил сюда кондиционер, если хочет, чтобы я пил его пиво теплым в разгар лета.
Томас усмехнулся. Мы чокнулись бутылками и сделали по глотку.
— Уходишь? — произнес я, помолчав немного.
Он молча сделал еще глоток.
— Ты мне ничего не хочешь сказать?
Он пожал плечами и кивнул в сторону лежавшего на каминной полке конверта:
— Мой новый адрес и номер телефона. И еще там немного денег тебе.
— Томас… — начал я.
Он снова отхлебнул пиво и мотнул головой:
— Нет, возьми. Ты сам предлагал мне пожить здесь до тех пор, пока я не встану на ноги. Я почти два года тут прожил. Я твой должник.
— Нет, — сказал я.
Он нахмурился:
— Гарри, пожалуйста.
С минуту я смотрел на него, раздираемый противоречивыми эмоциями. Часть меня по-детски радовалась, что маленькая квартирка снова будет принадлежать мне одному. Гораздо большая часть вдруг ощутила себя опустошенной, расстроенной. Но имелась и еще одна часть — эта радовалась за Томаса, гордилась им. С первого дня, как Томас поселился у меня, он оправлялся от полученных ран. Довольно долго я боялся, что отчаяние и самоглодание раздавят его; в общем, я понимал, что его желание жить самостоятельно — признак выздоровления. Таким же признаком я мог считать возрождающиеся у Томаса гордость и уверенность в себе. Поэтому он и оставил деньги над камином. Я не мог отказаться от них, не уязвив при этом его гордость.