На ней уже не было этого идиотского цыганского костюма. Напротив, ее фигура оказалась практически скрыта под простым темным шерстяным платьем. Лишь узкая полоска рубашки едва виднелась в горловине выреза. Эта деталь напомнила ему о дневном происшествии. О ее прекрасном, нежном теле, которое отделяло от его руки лишь два слоя одежды и немного проклятого воздуха. Комок застрял у него в глотке, темный туман окутал голову, затмив в сознании тщательно продуманную гневную филиппику.
Она обхватила себя рукой, словно это ейнадо было защищаться от него.
— Знаете, как я докажу, что вы обманщица? — отрывисто бросил Гарет сиплым от волнения голосом.
Она продолжала с удивлением смотреть на него.
— Потому что вы не правы. Вы совершенно, абсолютно не правы.
Он попытался вспомнить заготовленную речь. «Наука — это поиск ответов. Именно это возвышает нас над теми, кто не задается вопросами».
Но прежде, чем начать, Гарет совершил колоссальную ошибку — он посмотрел в глаза мадам Эсмеральды. Он думал, что у нее черные глаза цыганки, но сейчас, с расстояния всего восемнадцати дюймов [4], при ярком свете свечи он понял, что на самом деле они насыщенно голубого цвета.
От этого простого наблюдения кровь отлила от головы. Вся его четко спланированная защита научного строя мышления мгновенно испарилась. Вместо этого Гарет шагнул ей навстречу. Он позволил защитной завесе упасть с его глаз, позволил ей увидеть, что за ад творится в его душе.
Она втянула воздух.
— Почему вы сказали, что я не права? — Ее голос задрожал на последнем слове.
— Я — не автомат. — Слова возникли откуда-то из самой его глубины, возможно из области солнечного сплетения, во всяком случае, за их появление явно не был ответственен полностью отключившийся разум.
Гарет шагнул еще ближе. Она по-прежнему смотрела ему прямо в глаза, так же как и он не в силах отвести взгляд. Ее грудь поднималась и опускалась в соответствии с модуляциями ее голоса. Он чувствовал вкус ее дыхания, ловил губами его сладость.
Дотянуться и потушить свечу было действием, показавшимся ему актом самосохранения. Он надеялся избавиться от чувственных образов, прежде чем они охватят безумием его плоть. Гневное шипение, и свет растворился в его влажных пальцах. Ее глаза исчезли в плотной ночной темноте.
Но это не помогло. Он по-прежнему ощущал ее, чувствовал сладость ее дыхания на кончике языка. И уличный фонарь давал достаточно света, чтобы увидеть, как она облизывает губы. Жар охватил его.
— Я сделан вовсе не из дерева! — снова воскликнул Гарет.
На этот раз его рука дотянулась до теплой кожи ее щеки. И опять эта глупая женщина не отодвинулась, не скрылась прочь. Она даже не пошевелилась, когда он приподнял ее подбородок. Вместо этого ее губы сложились в нежное, робкое приветствие. Дыхание ее уст достигло его обоняния и уничтожило остаток разума. Прикосновения его пальцев, казалось, воспламенили ее плоть. Он наклонил голову, и ее губы оказались в соблазнительном дюйме от него.
— Однако более всего, — проговорил Гарет хриплым голосом, — будь я проклят, если позволю называть себя бесстрастным.
Глава 3
На мгновение Дженни провалилась в темноту, поэтому губы лорда Блейкли настигли ее. Мадам Эсмеральда отступила бы назад тот час же, когда он задул свечу. Мадам Эсмеральда никогда не позволила бы себе близкое соседство со столь яростной жаждой и желанием.
Если бы у нее было хоть пять минут, чтобы подумать, она непременно оттолкнула бы его. Ее личина, ее маска требовали такого поведения. Но ей была отведена лишь секунда, и ее мысли приняли совсем иное направление. Жар его пылающих губ. Вспышка, заставившая ее вздрогнуть, когда он коснулся ее щеки рукой, мокрой от дождя.
Но в большей степени нечто исконно женское в ней, жалкий бутон, которому она не давала распуститься долгие годы лжи и отрицаний, убедило ее остаться. Мадам Эсмеральда подавляла ее, ей были не нужны чувства. Присутствие этой проклятой мадам изгоняло любые более или менее человеческие контакты из ее жизни в течение многих лет. Дженни устала не обращать внимания на чувства.
Дженни осталась.
И даже больше чем осталась. Она сделала шаг вперед, привстала на цыпочки и оказалась в грубых объятиях лорда Блейкли. Он вовсе не удивился ее неожиданной смелости, граничащей с бесстыдством. Нет, его руки обхватили ее бедра, он поднял ее в своих объятиях и поцеловал.
Несмотря на контролируемую силу мощных рук, державших ее, их уста сомкнулись с потрясающей нежностью. Его губы медленно и нежно ласкали ее губы. Мягкий, чувственный укус, потом еще один. Манящий, притягательный. Так, будто он просто пил ее дыхание, пробовал ее губы.
Он действовал медленно, но решительно. Он принуждал ее раскрыть все секреты, и Дженни не могла ему противостоять. Каждое новое ощущение — касание его языка ее нижней губы, легкое соприкосновение ее сосков с его грудью, поглаживание его рукой ее бедра, его сомкнутые на ее талии объятия — все находило отклик в ее жаждущем теле.
Она раскрыла уста, и он ворвался, самоуверенный, как наступающая армия. Он задержал ее язык своим языком, и все теплое и женственное в Дженни поднялось ему навстречу.
Не прерывая поцелуй, он проскользнул в комнату. Три шага, и ее спина прижалась к грубой поверхности стены, его губы и язык дразнили ее, желали ее, домогались ее ласки. Он крепко сжал ее в объятиях, каждым пальцем ощущая нежную плоть ее бедра сквозь тонкое платье.
Дженни жаждала всего, что не позволяла себе долгие, долгие годы. Она желала этого последними ростками женственности, спрятанными под многочисленными пеленами шутовского цыганского костюма. Она хотела трогать его, ощущать сладкое чувство соприкосновения плоти с плотью. В эту минуту, всего лишь минуту, она хотела надеяться, что находится в безопасности. Со всех точек зрения глупым было позволять себе подобные фантазии с любым мужчиной, особенно с этим.
Но она это сделала.
Лорд Блейкли разжал объятия, мимоходом закрыв дверь одной рукой. Резкий щелчок захлопнувшейся двери пробудил Дженни ото сна.
Маркиз снова посмотрел на нее.
Всего лишь один взгляд в его сторону, и Дженни явственно осознала всю глупую, непростительную наивность своего поведения.
Выражение его губ больше не было зловещим, на нем еще оставался отпечаток теплоты и нежности. Однако ничто не смогло укрыться от стремительного взгляда его настороженных и внимательных глаз, ни ее чуть приоткрытый рот, ни жест ее руки, тянувшейся, чтобы удержать его объятия. Несмотря на безудержную страстность, что она вообразила в его поцелуе, его взгляд был взвешенным, задумчивым, умным. Ничто даже не нарушило его дыхания, ровного и спокойного.
Дженни неуверенно улыбнулась ему, сердце бешено колотилось в ее груди.
Выражение его лица не изменилось ни на йоту.
Она проглотила застрявший в горле комок и опустила взгляд. Только что Дженни сказала ему все, не произнеся ни слова. Жизнь жестока и несправедлива, и ей давно бы уже было пора к этому привыкнуть.
— Думаю, вы достигли своих целей. — Она чувствовала горечь и стыд в каждом произносимом слове. Ему потребовалось лишь несколько секунд, чтобы сломить ее тщательно возведенную защиту. Мгновение, чтобы убедиться, что может управлять ее женским началом. Несколько часов, чтобы раскусить обман.
В воцарившейся тишине были слышны лишь частые удары ее сердца, Гарет молчал и оставался недвижим.
Потом он вытянул вперед руку.
— Осталось прояснить лишь несколько деталей. Дай мне свою руку.
Безразличие, с которым он произнес свою просьбу, потрясло ее. Она отступила.
— За сегодняшний вечер у вас было достаточно возможностей касаться меня. Теперь я должна подумать.
Его взгляд скользнул по ее платью. Еще не схлынувшее возбуждение наполнило твердостью ее соски, и он не мог не заметить их нежные бутоны, призывно торчащие сквозь мягкую ткань платья. От его взора не укрылся и горячечный румянец, проступивший на ее лице.