Тут мне стало совсем не по себе. Его рассказ мне не нравился. Очень не нравился.
— Откуда он исходил? — спросила Денкерберг. — Этот шум?
— Сверху.
Майлз замолчал, его лицо застыло без всякого выражения.
В кабинете повисло молчание. Взгляд Денкерберг снова переместился к пустой оружейной подставке.
— Потом я увидел его, — сказал Майлз.
Я с готовностью кивнул, делая вид, будто уже слышал об этом. Мне очень хотелось верить, что Денкерберг не заметит внезапно охватившего меня желания придушить Майлза. Еще три секунды такого вот допроса, и мне придется прервать это действо. Какой из его рассказов был ложью — тот, что я слышал раньше, или тот, что слушал теперь? На лбу у меня выступил холодный пот.
— Увидели кого? — спросила детектив.
— Мужчину в коридоре.
В кинофильмах адвокат вечно врывается в комнату, где детективы допрашивают его клиента, и требует немедленно прекратить допрос. Временами на самом деле приходится так поступать, однако бесцеремонное обращение с детективами обычно ни к чему хорошему не приводит.
Потому я просто закашлялся. Майлз и Денкерберг повернулись ко мне. Я начал давиться, кашель перешел в прерывистый хрип.
— Воды, — просипел я.
— Сейчас. — Майлз встал. — Я принесу.
Я резко потряс головой, указал пальцем на Денкерберг:
— Она. Вы можете… случайно уничтожить… улики…
Денкерберг недобро усмехнулась:
— Стаканы на кухне, мистер Дэйн?
Он кивнул.
Как только она вышла из кабинета, я вскочил, закрыл дверь и запер ее массивный замок.
— Какого черта вы тут устраиваете, Майлз? — спросил я.
Он уставился на меня, словно не понимал, — воплощение невинности.
— Я спросил, известно ли вам, что произошло. — Я говорил негромко, но резко. — Вы ответили — нет. Я спросил, слышали ли вы что-нибудь. Нет, у вас гремела музыка. Я спросил, видели ли вы кого-нибудь. Нет, вы работали. А теперь откуда ни возьмись — треск, стук и незнакомец в коридоре. Что это значит, Майлз? Был тут кто-нибудь или не был?
— Был.
— Тогда зачем вы мне наврали?
Он уставился в пол, вздохнул:
— Когда вы услышите всю историю — как все было на самом деле, — она покажется вам невероятной.
Я пытался испепелить его взглядом.
— Если я учую неладное, — сказал я, — если уловлю хотя бы намек на то, что вы врете, я уйду отсюда и больше вы меня не увидите. Ясно?
Майлз кивнул.
— Одно то, что мне пришлось прервать допрос столь дурацким образом, уже выглядит до крайности плохо. Я не стал бы этого делать, если бы не боялся, что вы того и гляди допустите какую-нибудь глупость. Вам необходимо основательно обдумать ваши показания, и постарайтесь говорить только правду. Если вы говорите, будто все было тихо, а ваш сосед заявляет, что не мог спать, потому как из вашего окна неслась громкая музыка, это плохо. Если вы говорите Денкерберг, будто писали, а ваш компьютер показывает, что вы уже три дня не сохраняли ни одного файла, это тоже плохо. Если вы говорите, будто не прикасались к телу жены, а полицейские находят в ящике с вашими носками окровавленную перчатку, это очень, очень плохо. Вам ясно?
— Да, но… — Он хотел подняться из кресла.
— Сидеть!
На несколько секунд мы оба замерли, глядя друг другу в глаза. И когда огонь, вспыхнувший в глазах Майлза, угас, я отступил на шаг.
В дверь резко постучала Денкерберг.
— Вы готовы? — спросил я.
Майлз кивнул, потупясь, точно проштрафившийся школьник.
Я открыл дверь, пригласил Денкерберг войти.
— Извините меня за случившееся, детектив. Мне уже гораздо лучше.
Не обратив на меня внимания, она направилась к Майлзу.
— Итак, в коридоре находился мужчина, — сказала она.
— Верно. Я повернул с лестницы в коридор наверху и увидел его. По-моему, я замер на месте. — Он задумчиво нахмурился. — Хотя нет, нырнул за угол. Потом услышал, как он бежит по коридору. Потом какой-то удар. Словно стекло разбилось. Я побежал за ним следом. Но его уже не было. Я выглянул в разбитое окно спальни и увидел… мужскую фигуру. Человек бежал к дороге. Тут я начал громко звать жену по имени. Она не отвечала, и я побежал в спальню. А там…
Голос Майлза внезапно прервался, он закрыл лицо руками и заплакал. Я уже с сомнением относился к каждому его слову, однако сейчас его горе показалось мне вполне убедительным.
Когда он немного пришел в себя, Денкерберг спросила:
— Этот мужчина, как он выглядел?
— Я и хотел бы сказать вам это. Но было темно.
— У него было оружие?