— Ну разве я могу тебе в чём-то отказать? — сердито бормочу в ответ и позорно топаю к огороженной части пляжа. Плавать в «лягушатнике».
— Робби, так что ты думаешь?
Мужчина в традиционном арабском костюме спрашивает своего европейского собеседника, сидящего напротив него за рабочим столом в ничем не примечательном кабинете без окон.
— Вы интересны только с точки зрения предсказуемости места. Как торговый перекрёсток региона, — отвечает европеец. — Это никак вам не чревато ни в прошлом, ни в будущем. просто разовая такая, удобная своей предсказуемостью площадка.
— Мы уже давно не такой перекрёсток, — грустно улыбается араб. — Это было ещё несколько лет назад так. Сейчас все мало-мальски серьёзные компании, даже вон автополироли, открывают представительства непосредственно в странах-потребителях. Нигерия, например, под двести миллионов населения. Как сам думаешь, оставят такую страну без прямых поставок? Это мы раньше были торговым перекрёстком, а сейчас это всё больше и больше в прошлом.
— Соглашусь по обычным товарам. Но мы сейчас об оружии. — Замечает европеец. — У вас, по целому ряду причин, сами сделки заключать проще. Чем ехать, как ты говоришь, в страну непосредственного потребления. Тем более, в Палестину никто этот товар не повезёт. А вы — самое подходящее место и для переговоров, и для обозначения адресата доставки, согласен? А отсюда уже…
— Пожалуй. — Подумав, соглашается араб. — Как себя обезопасить на будущее от проведения на своей территории таких вот «операций»?
— С этими никак, — качает головой европеец. — У них свой взгляд на вещи. Я не знаю их культуру глубоко, но в своё время у нас говорили, что они очень сильно снобы. И не склонны считать остальных себе ровней. На уровне этно-психологии. Я не утверждаю, что это действительно так, но если бы я был у себя дома, я б только на этом основании заявил: делали, делают и будут делать. И чихали они на ваши интересы, свои им ближе. Только если как-то перекрывать въезд в страну.
— Вообще-то, у нас была такая мысль. По схожим причинам, — араб задумчиво смотрит на монитор. — У нас же в аэропорту сканирование сетчатки уже много лет при въезде, как элемент идентификации.
— Помню, видел. — Односложно кивает европеец. — Хорошие сканнеры. Лучше, чему у меня в банке.
— Мы по каналам интерпола, и не только, — араб многозначительно трёт большим пальцем указательный, — уже собираем базу. Граждан мира, которые проходят аналогичные процедуры в иных странах.
— Ну вы даёте, — смеётся европеец. — А ещё страна без своей службы внешней разведки!
— Мы боремся только за порядок у себя, — не поддерживает ироничного тона араб. — Если это нам поможет на этапе пересечения границы закрыть её от граждан И., значит, ни один из них к нам просто не въедет. Паспортом какой бы страны он ни пытался воспользоваться.[1]
— Почему вы их так не любите? — с интересом спрашивает европеец. — Двадцать первый же век? Не пора забыть…
— Люди не меняются, — перебивает европейца араб. — Они такие же, как были. Мы такие же. У нас монархия. Мы этого никогда не скажем вслух, но… Смотри, если в стране вдруг побеждает демократия, представители какого этноса буквально в течение пяти — семи лет оккупируют до половины мест в парламенте? Кабинете министров?
— У нас песня есть! — смеётся в ответ европеец. — Сейчас переведу… «Даже серый воробей в детстве тоже был…». Вам не кажется, что вы перегибаете?
— Робби, ты в какой стране по счёту служишь за последние четверть века? — по-прежнему серьёзно спрашивает араб.
Европеец осекается и замолкает.
— А наш эмират… — араб победоносно смотрит на европейца. — А знаешь, чем мы отличаемся от вашего Советского Союза, которого нет?
— Ну завершай, раз начал, — явно с недовольством отвечает европеец. — Страна вторая, тут ты прав. И я не служу. Уже на пенсии, давно сам себе служу.
— Я бывал и у вас много раз, и у ваших Северных Соседей был. — Араб встаёт со стула и начинает ходить от двери к стене. — Вот я насчитал только три важных отличия, если на уровне государственной доктрины. При том, что и ваш СССР был, согласись, скорее близок к конституционной монархии, чем… Первое: мы не пьём. Второе: мы верим в Аллаха. На деле, не на словах. И третье: мы не говорим, что все нации равны и что по национальному признаку никого не надо опасаться.