Я так и не привык к своему новому имени. Точнее, к имени одной из моих ранних жертв. Тогда, на всякий случай, я с места жертвоприношения прихватил паспорт наркомана, заметив, что молодой мужчина отдаленно похож на меня. Сейчас, когда я отрастил усы и бороду, я сам себя не узнаю в зеркале. А по паспорту я — Василий Алексеевич Кузнецов, тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения, русский, родился в городе Соликамске Пермской области.
— Ну, чтобы всё, как на собаке, зажило, — киваю я Семену. Звон стаканов. Булькающие звуки, которые издают мои собутыльники. Я же только слегка пригубливаю, вдыхая запах сивушных масел. Самогон, который варят Иван с Лидкой, пить нельзя, потому что каждый глоток укорачивает жизнь на год. Однако мои соседи пьют его практически все время, что я живу рядом с ними. И, как ни странно, пока они живы.
Лида, сморщившись, хватает огурец с тарелки и с хрустом откусывает от него. Семен, вместо закуски, утер рукавом рубашки рот. Он снова быстро опьянел.
— А вот скажи мне, Василий, как доктор, — пробормотал он заплетающимся языком, — а какого хрена вы, медики долбанные, всегда говорите на непонятном языке, ну или непонятными словами? Неужели нельзя просто и доступно сказать человеку о его болячке, а не заморочить его словами так, что он, этот человек, почувствует себя круглым дураком или непроходимым тупицей?
— Нельзя, — говорю я, с улыбкой глядя на собеседника, — уж лучше сказать так, что ты почувствуешь себя тупицей, чем ты сдохнешь от ужасной правды, которую узнаешь о своем здоровье.
Я знаю, что у Семена цирроз печени с портальной гипертензией. Пить самогон или другие спиртные напитки ему категорически нельзя. Он знает это, — доктор в городе сказал ему об этом и озвучил диагноз. Но Семен не захотел его услышать, — пить и жить для него понятия неразлучные. Он и у меня спросил совет, показав свою амбулаторную карту, и, услышав от меня те же слова, неделю со мной не разговаривал.
— Но ведь можно просто сказать, что, например, у меня больная печень. И всё. Зачем произносить эти непонятные слова, — Семен, мутно глядя в пространство, открыл рот в попытке произнести слово «цирроз», но никаких звуков из его горла не вырвалось.
— У Лиды тоже больная печень, — вздохнув, говорю я, — но ей пока еще можно пить самогон.
Семен замер, широко открытыми глазами глядя на женщину, и совместив в голове сказанное мною, икнул. И сказал:
— Если Лидке с больной печень можно, значит, и мне с моей больной печенью можно. И пошел бы ты, эскулап гребаный, со своими словами-непонятками, нахрен.
Я улыбаюсь. Ничего не меняется. Человек хочет слышать только то, что ему хочется слышать. Он уверен почти на сто процентов, что бессмертен, что завтра он обязательно проснется, что доктор, скорее всего, ошибается, потому как «ну что этот лекарь может знать о моем здоровье, они только могут запугивать, чтобы мы безропотно отдавали им деньги. Они говорят непонятными словами, чтобы мы ощущали страх перед неизвестностью и безропотно выполняли их гребаные рекомендации».
— Какой больной печенью? — говорит Лида, недоуменно глядя на Семена. Пережитый стресс и доза самогона снова ввергли её сознание в тупое опьянение. — У кого больная печень?
— У тебя, дура, больная печень.
— Кто дура? Я — дура?
Лида протягивает руку к двухлитровой банке с огурцами и неловко встает.
— Я тебе, козел, щас дуру покажу.
Я успеваю отобрать стеклянную банку у женщины, которой она хотел ударить Семена. Который так ничего и не понял, сумрачно созерцая кончик своего носа. Зашивать порезы стеклом на голове Семена я не хочу.
— Сядь, Лида! — приказываю я, и она неожиданно подчиняется. С глупым выражением лица она смотрит на свои руки, и — неожиданно начинает плакать, перемежая слезы пьяным бормотанием.
— И так всю эту гребаную жизнь… никто меня не любил, чтобы так, как в книжках, чтобы цветы и красивые слова, чтобы конфеты и шампанское… чтобы сидеть под звездами и разговаривать всю ночь… это урод затащил меня на сеновал, говорил, что все будет хорошо, а потом когда обрюхатил, пришлось ему жениться… ни разу за все годы слова доброго не сказал… я думала, что со временем станет лучше…ребенок родился, Колька, я думала, станем жить, как люди… и почему я его не убила… все ждала, что придет однажды с поля, обнимет меня за плечи и скажет какой-нить доброе слово… скотина, какая скотина…