Нырнуть с головой в реку по имени Время и поплыть, преодолевая сильное течение. Выбиться из сил в этой бессмысленной борьбе, но попытаться вернуться к началу. Вопреки всему до последнего бороться с этой реальностью, чтобы снова стать самим собой.
И услышать имя, которое она еле слышно произносит.
Языки пламени слабеют. И я подбрасываю хворост. Любой любви нужна пища, так же, как для танца важны сокращения мышц.
Образ любимой слабеет в сознании, если не вспоминать её ежедневно. Картины в сознании блекнут и выцветают.
Память — эта непостоянная и коварная функция человеческого организма — может подвести именно тогда, когда считаешь, что всё прекрасно и замечательно. Это, как внезапно забытое слово, что мучительно пытаешься вспомнить и которое, кажется, вертится на языке, а сказать не можешь. Это, как нарисованная картина, которая уже давно висит на стене, и ты перестаешь замечать запечатленный красками образ. Это, как выцветшая фотография в запылившемся забытом альбоме, — осколок утраченного времени.
Теперь я редко рисую. Только один раз за ночь, да и то далеко не каждую ночь. Я не знаю, плохо это, или хорошо. Я просто нахожу её вокруг себя — и образ слегка прищуренных глаз в ореоле развевающихся волос заставляет меня замереть. Порой мне кажется, что я закричу здесь и сейчас, прямо в эту секунду, но — она исчезает, и я могу вздохнуть.
Еще я вспоминаю другую женщину, с простым именем Мария, но — я просто создаю в сознании образ, никак не реагируя на него. Мне просто приятно вспоминать. Мне просто легко и радостно смотреть на лицо, которое всплывает в памяти. Знать, что есть человек, который просто любит тебя, — возможно, это и есть первый шаг на пути домой.
Так оживают в сознании события, которые вопреки всему живут во мне.
Так возвращается умершее время.
Где-то треснула ветка. Я отвожу глаза от огня и поворачиваю голову на звук. Тишина и вечерний полумрак.
Снова пришел июль. Двадцать шестое число. Две тысячи восьмой год.
Теперь я знаю, что мне еще долго жить среди теней. Тростниковые Поля для Богини, а этот мир — для меня.
Пока я не знаю, что мне надо делать. Я снова потерялся в зимнем лесу, и бреду наобум. Вроде Богиня рядом, но я не чувствую теплую руку в своей ладони.
Я смотрю на языки пламени, и — это уже не танцующий цветок. Всего лишь маленький костер, освещающий вечерний лес.
Я медленно достаю из рюкзака кусок хлеба и начинаю жевать его. Забросив в рот последний кусок, я стряхиваю крошки с бороды и протягиваю правую руку за флягой, чтобы запить пищу.
Я знаю, что любому человеку нужно уединение. Хотя бы иногда. Даже ненадолго. Привести в порядок мысли, которые порой скачут, как сайгаки в степи, обгоняя ветер. Разложить по полочкам прошлое, чтобы понять сделанное. Вычленить пустое и ненужное, отбросив его в сторону. Обозначить в своем сознании значимые и важные события, чтобы понять самого себя. Чтобы осознать, куда идти дальше.
Это, как путь из темного леса к далеким фонарям — ты знаешь куда идти, но утоптанная тропинка уходит в сторону, и чтобы выбрать правильную дорогу, приходится идти напролом, через чащу по сугробам. И не всегда рядом с тобой тот, кто возьмет тебя за руку и укажет путь. Порой надо самому принимать решение.
3
Старший следователь Областного Следственного Управления Иван Викторович Вилентьев смотрел на фотографию доктора Ахтина. Короткая стрижка, открытый взгляд, худощавое лицо, легкая полуулыбка. На фотографии доктор в белом халате с небрежно наброшенным на шею фонендоскопом.
— Какой ты сейчас, — пробормотал он задумчиво, — и в какой норе прятался всё это время? Каким стал и что собираешься сделать?
В дверь постучали.
— Да, войдите.
Увидев входящую женщину, он встал и с широкой улыбкой пошел к ней.
— Мария Давидовна, как я рад вас видеть!
Иван Викторович нагнулся и попытался галантно поцеловать руку даме, но Мария Давидовна успела выдернуть свою ладонь из руки кавалера.
— Поздравляю, Иван Викторович, вы уже майор, — сказала она, глядя на большие звездочки на погонах.
— Да, — как бы непринужденно кивнул Вилентьев, — уже достаточно давно, почти восемь месяцев. Кстати, вы прекрасно выглядите, Мария Давидовна! Как давно я не говорил вам эти слова!
— Спасибо, — кивнула она, — но давайте перейдем к делу.
— Да, конечно. Садитесь.
Иван Викторович вернулся на свое место и, открыв сейф, достал фотографии.