— Значит, я вообще никаких денег не получу? — допытывался Эдвин. — Одну кинопробу, да?
Близнецы подняли восточный гвалт, говорили одновременно, махали руками, готовыми, если б нашлись безделушки, смахнуть безделушки на пол. Что деньги по сравнению с шансом стать всемирно известной великой легендой экрана, вопрошали они. Тыща никеров — ноль; они просто уверены, мужчина интеллектуального калибра Эдвина презрительно отвергнет ничтожную тривиальную кучу сальных бумажек; другое дело — бедные жиды без единого таланта; в любом случае, чья идея? Они шлепали и пихали Эдвина, уверяя, что на самом деле оказывают ему огромную услугу, тратят время, труды, заботятся о нем, а от него мало помощи, правда? Оказался в руках мафиози, толкачей котлов, полиция его преследует по всему Лондону. Никакого чувства ответственности, вот в чем его беда.
— Но, — сказал Эдвин, — если приз столь желанен, не вижу, какой у меня может быть шанс. Наверняка миллион человек готовы побриться наголо ради сотни никеров и кинопробы. Мне даже сунуться не дадут.
Просто смех, вот и все. Неужто он действительно, в трезвом рассудке, по-честному думает, будто подобные вещи нельзя устроить? Неужто наивно воображает, будто конкурсы такого типа обходятся без мухлежа? Ну, так пусть теперь знает: устроителю конкурса по полной справедливости светит срок, тогда как им, близнецам Стоун, это известно; существуют определенные вещи, связанные с определенным нелегальным импортом в прошлом, — нет, не котлов, ничего даже похожего на котлы, не будьте идиотом, — которые можно предать публичной огласке, причинив неизмеримый вред тем, кто пусть пока остается неназванным. А судьи? Снова есть над чем посмеяться. По контракту с определенным каналом судить будут определенные телки с определенными родовыми характеристиками, по с малым талантом. Поэтому не смешите нас. Эдвин, однако, по-настоящему не убедился.
Когда близнецы все со столь же громкими речами ушли, пес их тоже, фокусничая с капустной кочерыжкой, Эдвин получил возможность обследовать маленькую квартирку, ставшую теперь его убежищем. Меблирована она была главным образом рыночными овощами. В кресле в гостиной покоились два-три крупных стручка мозгового горошка, в топке камина — картошка, на немногочисленных ровных поверхностях аккуратно лежали брокколи, брюссельская капуста, цветная капуста, кочанная капуста; в спальне сильно пахло фруктами-паданцами. Кармен бросала в большой дымившийся паром чан сельдерей корешок за корешком, готовя, по ее объяснениям, сильнодействующее средство от ревматизма. Эдвин с интересом, с надеждой заметил, что его чокнутый обонятельный аппарат, похоже, приходит в порядок, поскольку запах рома привел его к жестяному тазу с гниющими бананами.
А от пришедшего Леса пахло молоком и скотчем. Кармен сказала:
— Я зюда его не звала. Я не драхалась. Ох, блин, его те двое зюда привели.
— Я все знаю, девчушечка, — сказал Лес. — За него в этом смысле не беспокоюсь, наслушавшись его жены. — Он холодно взглянул на Эдвина. — Хорошую ты кашу вчера вечером заварил, а? В хороший кисель вляпался, а? Будет тебе урок, а? — Эдвин повесил голову. — Ладно, — чуть мягче сказал Лес. — Мир совсем испоганился. — Он принес с собой дерюжную сумку, которую опустошил на пол, — еще фрукты и овощи. Картошка катилась под стол, шуршали зеленые листья, хрустела капуста, скрипели побеги. Но когда уселись втроем за ранний полдник, блюда оказались чисто плотоядными: зараженное червями мясо, принесенное Кармен из гамбургер-бара.
— Так вы мало овощей едите? — полюбопытствовал Эдвин.
— Фактически, немного, — подтвердил Лес. — Фактически, слишком часто их видим. Почти все время среди них живем.
Лес после еды удалился поспать, Кармен готовилась отправляться на работу, надела на дроздово-черные волосы ток не к лицу, взяла хозяйственную сумку, — не для покупок, для фарша из гамбургерной.
Эдвин осторожно сказал:
— Я вот думаю вместе с вами пойти. Погулять. Знаете, на свежий воздух.
— Ох, блин, — в отчаянии вскричала Кармен. — Слыжижь? Лез, слыжижь? Пойди, он говорыт. — Лес в носках ворвался в гостиную. Мрачно глянул на Эдвина и сказал:
— Ну, мне не надо тебе ничего объяснять, ты ведь, по-твоему, умней меня. Только не думаешь ли, что с нас хватит проблем в любом случае? Не кажется ли тебе умней сидеть тут, не кусать руку, которая тебя кормит, держаться подальше от неприятностей? Я не собираюсь тебя запирать, так как на самом деле терпеть не могу держать кого-то взаперти, но прошу тебя ради всех сидеть тут. Тут полно всякого, чтобы время убить. Можешь читать, можешь чистить картошку, можешь подкидывать вон в тот котел сельдерей от ревматизма.
Тут не соскучишься. Только не рискуй своей собственной жизнью, а также не вляпывай нас, твоих друзей, в жуткую кашу.
Речь была убедительной, Эдвин на какое-то время почувствовал себя пристыженным. Кармен ушла, Лес храпел, Эдвин начистил полный железный котел картошки. В сумерках Лес проснулся, сухо чмокнул губами, вышел на кухню, нашел Эдвина за работой.
— Хорошо, — сказал Лес. — Хорошо. «Кинг Эдвард», лучший сорт, не найти в мире лучше картошки. Не то чтоб я сам ее много ел. Полнит. — Зевая, почесывая голову, стал обуваться с такими речами: — Варево, Вавилон, авиатор. Ява, — добавил он. — Прошу прощения, — извинился. — Просто думаю, чем бы лучше всего заняться нынче вечером. Тебе, я имею в виду. Сегодня у нас снова идет та же опера, да не похоже, чтоб тебе там было безопаснее, чем в любом другом месте. С другой стороны, не станешь же ты весь вечер тут чистить картошку. По-моему, кто хочешь свихнется.
— Я вполне могу, — подхватил Эдвин, — просто здесь оставаться. — У него было тайное намерение пойти поискать Шейлу. Ему казалось, фальшивые дензнаки, возможно, сойдут в темноте, предоставив возможность ездить в транспорте с места на место без большого труда, а также по пути подкрепляться. В самом деле, дела непомерно улучшились. Он прилично одет, с волосами, с деньгами. Фальшивые волосы и аналогичные деньги. Ему гораздо лучше, чем при возвращении от нехорошего жадного Часпера. Часпер больше его не заботил. В конце концов он отыскал свой уровень.
— Ну, — сказал Лес, — тогда хорошо. Слушай, тут полным-полно всякого чтения. — Кивнул на беспорядочную грязную кучу «Пэнов» и «Пенгвинов» [78]. — Пара классиков тоже найдется, только я их в шкафу держу. Типа Дж. Б. Пристли, Невила Шата, «Больше нет орхидей». В конце концов, не годится, чтоб каждый их лапал. Да ведь ты — читатель, вроде меня и старика Чарли. — Лес радостно одевался, распевая хабанеру из «Кармен»:
И с песней ушел, а Эдвин остался с овощами и с классиками. Еще было рано, поэтому сварил себе картошку, не забыл посолить, поел, сопроводил еду банановой ромовой кашей, которую ел ложкой, зная о ее питательной ценности. Причесывая парик, услыхал стук в дверь. Неужели Боб? Прихватил хлебный нож, дождался более настойчивого повторения стука, потом подумал: «Это должна быть Шейла». Понес с собой к дверям хлебный нож, открыл, замахнулся — и обнаружил на пороге Ренату.
— Na, — сказала она, качнув головой. — Мной за хвоста нет. Утверждать могу так. — И покачнулась, полная доппель джинов.
— Ну? Что? В чем дело?
— Ungeduld, — объявила Рената. — Нетерпение. Вам теперь скажу я. Миссис с бородой художником молодым вашу видели. Давайте мне вы деньги. Скажу, где я вам. — И уверенно протянула руку.
— Откуда мне знать? — сказал Эдвин. — Откуда мне знать, что вызнаете?
— Знаю я, — подтвердила Рената. — Я, дорогой, знаю, мой. Вечером вчерашним, дня предыдущего вечером видели в месте их том.
— Вот, — сказал Эдвин, вручив ей пять фунтов. — Где?
Рената поцеловала бумажку, свернула ин кварто, ин октаво. Джинисто качнулась вперед и шепнула:
— Сохо, Сохо. Под глупым в месте названием очень.
— Но где в Сохо? — спросил Эдвин. — Черт возьми, Сохо большой район.
— Название забыла, — призналась Рената. — Да, ох. Художников для оно. Клуб. — Воздела висевшие по бокам руки, превратившись в распятие. — Большие стенах на картины. Однако не очень хорошие. Nicht so schlecht, — мягко брызнула она слюной. — Nicht so gut [79].