— А, вот в чём дело! — понял наконец инженер. Он с самым серьёзным видом поднялся с дивана и, подойдя к пассажиру, склонил перед ним свою седую голову.
— Низкий поклон вам! — сказал он глубоко и искренно тронутым голосом. — Низкий поклон и от отца, и от русского, и… от товарища! Мне дочурка сказала, что вы механик.
— Да, пожалуй, — растерянно улыбнулся Беляев, страшно смущённый как благодарственной демонстрацией старика, так в особенности встречей с девушкой, которая произвела на него неизгладимое впечатление на пароходе: воспоминание о ней он напрасно старался гнать от себя все время после того, как катастрофа с «Фан-дер-Ховеном» разлучила их так же случайно и быстро, как столкнула. — Пожалуй, я и механик, то есть электромеханик. Я покинул Петербург как раз перед выпускными экзаменами… Так сложились обстоятельства.
— Ох уж эти обстоятельства!.. Сам, батюшка, имел удовольствие их испытать, и значительно в более серьёзной дозе, чем пришлось это, по-видимому, вам… Ну да что там… Русскими были, русскими и останемся. Вот, ей-Богу, удача! Земляк, да ещё инженер, свой брат. И это между Аллагабадом и Мирзапуром! Чудны дела твои, Господи!.. Да вы куда сейчас направляетесь?
— Я? В Бенарес!..
— А? — обернулся Сметанин к дочери. — Можешь себе представить!.. Ну-с, почти полупочтенный, пожалуйте сюда вашу квитанцию.
— Какую квитанцию? — изумился Беляев.
— Да багаж-то у вас с собой есть? Ну так вот, её самую!.. Давайте её. Что ж вы думаете, я земляку, коллеге, да ещё малому, который мою родную дочь спас от смерти, позволю в гостинице остановиться! Да я, батюшка, вас за такие политические слова!.. Ай у нас в Бенаресе своего дома не хватит! — закончил Сметанин чисто российским купеческим возгласом.
Беляев окончательно смутился:
— Но, право, мне так неловко.
— Никаких разговоров!.. Что за «неловко»? Диди! Что же ты своего героя не приглашаешь?..
— Разве вам так неприятно погостить у нас? — обратилась к Беляеву Дина, успевшая наконец справиться со своим волнением и смотревшая на него полным ласки взглядом своих серых лучистых глаз. — Вы знаете, вы у нас в обществе прямо сенсацию произведёте. Нет среди наших знакомых ни одного человека, которому я бы ни описала вас самыми яркими красками.
— Я боюсь стеснить вас.
— Нас? Стеснить? Да у папы огромнейший дом, в котором кроме прислуги живут двое: я и папин секретарь… Папа не в счёт, так как он носится всё время как ветер, с одного конца полуострова на другой… Несколько часов назад я была поражена встречей с ним не менее, чем с вами. Или вы хотите, чтобы наша встреча снова окончилась теперь железнодорожным крушением? — лукаво закончила она.
— Типун тебе на язык! — весело перебил Сметанин. — Какие тут могут быть разговоры! Да разве он посмеет отказаться? Говорите, посмеете?
— Нет, не посмею! — согласился наконец, улыбаясь, Беляев.
— Вот и отлично! — захлопала в ладоши Дина. — Давайте квитанцию.
— Зачем вам моя квитанция?
— Затем, чтобы получить вещи вместе с нашим багажом и положить в наш автомобиль… он очень большой.
Беляев расхохотался.
— Ну, я всё-таки позволю себе остаться по этому поводу при особом мнении. Несмотря на грандиозные размеры вашего автомобиля, я сомневаюсь, чтобы он справился с моим багажом.
— Что же вы, железнодорожный мост с собой везёте? — перебил Сметанин.
— Чуть-чуть поменьше! — возразил новый знакомый. — У меня с собою квитанция на аппарат «Блерио» с двумя парами запасных крыльев. Всё это запаковано в одном ящике.
— Н-да! — согласился старик. — Эта порция, пожалуй, и для моей машины слишком сильна, вернее — громоздка… Ну так что ж? Багаж вы на грузовике в ангары отправьте, а сами с нами… Вы, стало быть, на состязания к нам?
— Да! — ответил пассажир и, достав из бумажника пару карточек, протянул их Сметаниным.
Дина с любопытством поднесла к глазам узенький кусочек картона, на котором значилось: «Гастон Дютруа. Пилот-авиатор. Лос-Анжелес. США».
— Ах! Вы сейчас из Америки? — заинтересовался Сметанин.
— Да! Я получил пилотский диплом в Лос-Анжелесе… всего месяц назад…
— Гастон Дютруа! — разочарованно протянула Дина, опуская на колени визитную карточку. — Какой же вы Гастон? Разве вы француз?
— По бумагам я — Гаврский уроженец Гастон Дютруа, механик, имеющий весьма солидные связи… Например, в Роттердаме у меня родная сестра замужем за… парикмахером. Впрочем, к стыду моему, должен сознаться, что я ни разу в жизни не видал не только своей родной сестры, но даже почтенной мадам Дютруа, бывшей моей родной матерью, не говоря уже о папе Дютруа.
— Что ж из этого? Я, батюшка, сам английский, тьфу, британский гражданин Смит… Не в кличке суть.
— Вы так и не скажете нам, кто вы на самом деле, — умоляюще перебила Дина.
— Как ты тактична, Диди? — укоризненно остановил старик. — Быть может, мсье Дютруа почему-либо тяжело или неудобно сообщать своё русское имя! Мало ли что может мешать… воспоминания…
— Нет! Какие там воспоминания! — перебил Беляев, решившись. — История, заставившая меня удрать из Петербурга, настолько простая, несложная, настолько детская, что теперь, зрело обдумавши, я сам удивляюсь, как я мог тогда решиться эмигрировать из-за таких пустяков. А впрочем, что ни делается, то к лучшему!.. Я в этом лишний раз убедился.
— Вы имеете в виду своё новое призвание?
— Гм!.. Пожалуй!.. — слегка покраснел Беляев. — Хотя, собственно, я не смотрю на авиацию как на призвание. Это просто даёт мне деньги. В Лос-Анжелесе мне уже посчастливилось взять два довольно серьёзных приза — за продолжительность и за точность спуска. Но я вовсе не оставил намерения добиться официального диплома, если не удастся вернуться в Россию, тогда хоть под другой фамилией.
— А вы не оставили намерения вернуться на родину? — с интересом спросила Дина.
— Безусловно! Да вы сами можете судить, есть ли какие-нибудь веские причины мне особенно бояться.
Беляев в нескольких словах передал новым знакомым свою историю.
— Беляев!.. — задумчиво протянул Сметанин. — Те-те-те!.. Кто у вас родитель-то, вы говорите?
— Инженер-технолог.
— Ба, ба, ба… дай Бог памяти! — Сметанин постучал себе пальцем по лбу. — Белокурый, как и вы?
— Теперь он совсем облысел и усы седые. А в молодости был белокурым.
— Василий Андреевич?
— Вы его знаете? — изумился Беляев.
— Ещё бы не знать! Одного выпуска. Года два на Забалканском в меблирашках по одному коридору жили. Теперь небось и от дома-то этого кирпичей не осталось. Верх ещё деревянный был… Где он теперь, папаша-то ваш?
— В Воронеже. В земстве. У него там имение.
— Да, да! Чудные дела твои, Господи!.. Думал ли я, что Васьки Беляева, того самого, с которым мы вместе к родителям слёзные телеграммы после кутежей отправляли — за квартиру нечем было платить, этого Васьки сын — инженер, авиатор, да ещё дочь мою будет спасать! Чёрт его знает! Даже жутко, как вспомнишь.
— Времена меняются, — согласился Беляев, с беззлобной иронией вспоминая лаконическую телеграмму «Васьки», забывшего свои кутежи и оставившего его в Роттердаме на произвол судьбы без копейки денег.
— Папа! Будет тебе… Мы самого главного не спросили. Как же вам удалось спастись тогда, с парохода?
— Очень просто! Как спасаются все в таких случаях — случайно!
— А именно? — допытывалась Дина. — Нет, нет! Вы потрудитесь рассказывать всё по порядку!
— Да что ж, собственно, рассказывать?.. Ну… после того, как отвалила последняя шлюпка, мне удалось наконец поймать на аппарате «Британика». Он вас, судя по газетам, и снял с лодок. Ну-с, потом я спустился на мостик к капитану, так как не мог дозвониться его по телефону… Наткнулся на него и попал сапогом прямо в его мозг.
— Как в мозг? — удивлённо вскрикнули Сметанины.
— Да так. Бедняга выстрелил себе в рот из маузера и снёс начисто весь череп.