Наконец, в полной мере сознавая, насколько жаждет заполучить меня владелец цирка, я решил, что могу продиктовать условия сам.
— Видите ли, сударь, — сказал я, — у меня вовсе нет желания выдавать себя за кого-то другого. Я ученый, путешественник, возвратившийся из дальних краев. Мой большой рост — следствие тамошних природных условий и пищи, которой я был вынужден питаться. Я не хочу дурачить публику, нарядившись непонятным посланцем или ковбоем с Дикого Запада. Дайте мне хороший черный костюм, какой подобает носить человеку науки. И я обязуюсь рассказывать зрителям о моем путешествии, да притом чистую правду, — но такую, что им и во сне не приснится. А контракт я подпишу только на месяц, не больше. Ну как, идет?
Идет, сказал владелец. Он принял все мои условия. Мое жалованье составило три шиллинга в день. По окончании ангажемента я получал в собственность мой костюм. Мне предоставлялась отдельная повозка и постель. Часы выступлений были строго оговорены, и все остальное время было в моем полном распоряжении. Это была не слишком трудная работа. Я выступал в цирке утром — с десяти до двенадцати, днем — с трех до пяти, и вечером — с восьми до десяти. Был приглашен портной, облекший мое громадное тело в пристойный костюм. Явился и парикмахер, который привел в порядок мои волосы. Во время представлений я раздавал автографы, расписываясь на открытках с моим изображением, которые в великом множестве напечатал владелец цирка. Они продавались по три пенса за штуку. Трижды в день я рассказывал разинувшей рты ярмарочной толпе историю моих странствий. Но я никогда не упоминал Луну. Я называл ее просто «чужеземной страной» — что, в сущности, было не так далеко от истины.
Через месяц настал день моего освобождения. Срок контракта истек, и, с тремя фунтами и пятнадцатью шиллингами в кармане, одетый в хороший костюм, я был волен идти куда пожелаю. Я сел на ближайший дилижанс, ехавший в сторону Падлби. Само собой, мне пришлось сделать не одну пересадку, и я был вынужден заночевать на одной из станций, откуда отправился в родной город уже прямиком.
Все, кого я встречал в дороге, по-прежнему пялились на меня во все глаза из-за моего огромного роста. Но теперь это не слишком меня смущало. По крайней мере, я не пугал людей своим внешним видом.
Прибыв в Падлби, я решил первым делом заглянуть к родителям и только потом идти к Доктору. Не исключаю, что мне попросту хотелось отсрочить тяжелую минуту. Но у меня было серьезное оправдание: я не мог и дальше держать в тревоге моих стариков.
Я нашел их точно такими же, какими оставил. Они были очень рады моему возвращению, жаждали узнать, куда я ездил и чем занимался. Признаюсь честно, меня удивило спокойствие, с которым родители отнеслись к моему тайному отъезду, — вернее сказать, удивляло, пока я не узнал, что их опасения улеглись после известия о загадочном исчезновении Доктора. Как и все остальные, они безгранично доверяли этому великому человеку. Если меня взял в поездку он, рассудили родители, ничего плохого просто не может случиться.
Я тоже был рад: ведь они сразу узнали меня, несмотря на мой неестественный рост. Кажется, они даже несколько гордились тем, что я, подобно Цезарю, «вознесся так высоко». Мы уселись перед огнем, и я подробно, насколько позволяла мне память, рассказал обо всех наших приключениях.
Как ни странно, мои не слишком ученые родители, слушая эту фантастическую повесть о путешествии на Луну, ни разу не выказали сомнений или недоверия. Я опасался, что ни один человек в мире — за исключением Мэтью Магга — не воспримет мои рассказы всерьез. Родители поинтересовались, когда я ожидаю возвращения Доктора. Я сказал им, что, судя по последним словам Полинезии, Джон Дулитл должен сообщить о своем отлете с Луны при помощи нового дымового сигнала. Но, признался я, едва ли ему удастся бежать с планеты, где так остро нуждаются в его услугах. Тут я разрыдался, обвиняя себя в том, что покинул Доктора, а родители дружно принялись меня утешать, твердя, что сделать большего я просто не мог.
Матушка настояла, чтобы я переночевал у них и до утра не пытался известить домочадцев Дулитла о происшедшем. Я выгляжу переутомленным и еле живым, сказала она. Покоряясь все тому же желанию оттянуть тяжелую минуту, я внушил себе, что взаправду изнемогаю, и лег спать.
Наутро я отправился к Мэтью Маггу, Продавцу Кошачьей Еды. Я хотел, чтобы он был рядом со мной, когда я появлюсь в «маленьком домике посреди большого сада». Но прошло целых два часа, прежде чем я ответил на все вопросы о Луне и о нашем путешествии, которыми забросал меня Мэтью.
Наконец я все-таки добрался до жилища Доктора. Едва моя рука прикоснулась к калиточному засову, как я был окружен всеми старыми друзьями. Бдительный страж Гу-Гу, по-видимому, не покидал своего поста с тех пор, как мы улетели, и одного его крика было достаточно, чтобы все «семейство», точно по пожарной тревоге, высыпало в садик перед домом. Воздух огласился множеством шумных восклицаний, все наперебой обсуждали мой увеличившийся рост и изменившуюся внешность. Но никто и на миг не усомнился, что это именно я.
И вдруг все разом странно замолчали: они заметили, что я вернулся один. По-прежнему окруженный со всех сторон, я проследовал в дом и вошел в кухню. И здесь, у камелька, где сам великий человек столько раз забавлял нас интересными рассказами, я поведал от начала до конца историю нашего путешествия на Луну.
Когда я кончил, почти у всех в глазах стояли слезы, а Габ-Габ громко завыл.
— Мы никогда его больше не увидим! — причитал поросенок, — они его ни за что не отпустят? Ах, Томми, и как ты только мог его покинуть!
— Уймись! — буркнул Джип. — Томми тут ни при чем, его похитили. Разве он не ясно рассказал? Не вижу причин для беспокойства. Будем ждать дымового сигнала. Джон Дулитл обязательно вернется к нам. Не забывайте: с ним Полинезия.
— Да-да! — запищала белая мышка. — Полинезия что-нибудь придумает.
— Лично я и не беспокоюсь, — фыркнула Даб-Даб, смахнув слезы одним крылом и прихлопнув другим нескольких мух на хлебной доске. — Только без Доктора здесь как-то одиноко.
— Ну вас всех! — проворчал Гу-Гу. — Он непременно вернется!
В окно постучали.
— Это Чипсайд, — сказала Даб-Даб. — Впусти его, Томми.
Я поднял фрамугу, и в комнату впорхнул знакомый воробышек; он тут же расположился на кухонном столе и принялся склевывать хлебные крошки, оставшиеся после «тщательной уборки», которую произвела экономка. Гу-Гу двумя фразами объяснил ему ситуацию.
— Ну и что, Боже ты мой! — воскликнул воробей. — К чему все эти кислые физиономии? Джон Дулитл остался на Луне! Чистейшая чепуха! Чистейшая, говорю я вам. Никто не заставит этого человека остаться где бы то ни было против воли. Можешь мне поверить, Даб-Даб! Вы всегда, когда делаете уборку, боитесь упустить даже крошку хлебца, а? Наверное, заботитесь, чтобы ваши мыши не испортили фигуру!
Что ж, самое трудное было позади. И я чувствовал радость, вновь оказавшись в старом домике Доктора. Я знал, нормальное питание рано или поздно вернет мне обычный рост. А до тех пор я был избавлен от любопытных взоров.
Итак, я стал жить среди друзей, подрезая фруктовые деревья, ухаживая за старой лошадью, стоявшей в конюшне, и вообще стараясь как можно лучше заменять Доктора. И каждую ночь в течение целого года Джип, Гу-Гу и я — в часы, когда Луна была видна, — выходили по двое на дежурство и ждали дымового сигнала. Часто, когда мы возвращались на рассвете домой, разочарованные и грустные, Джип терся головой о мою ногу и говорил:
— Не беспокойся, Томми. Он вернется. С ним Полинезия. Вдвоем они что-нибудь придумают.
