Где-то громыхнула дверь, другая. Голуа вздрогнул и прислушался. Звонкой дробью раздались в пустых комнатах мелкие, торопливые шаги. Приближаются к «секретному отделу». Полуотворенная дверь распахнулась и сейчас же захлопнулась со звоном самозапирающегося замка.
Перед Голуа стояла молоденькая хорошенькая женщина. Левая рука высоко подняла платье, но сапожки и чулки были совершенно мокры и в грязи. Плотно обтянутая, выпуклая грудь быстро поднималась и опускалась от учащенного дыхания. Лицо раскраснелось и пунцовый ротик был полуоткрыт, обнажая полосу влажного перламутра зубов.
— Это ужас что такое! — заговорила она быстро. — Вода хлынула внезапно на улицу, залила магазин, где я была. Я выскочила на тротуар и бежала. А вода гналась за мною по пятам. Это ужас, это ужас! Безопасно ли здесь?
— Сударыня! — сухо ответил Голуа. — Здесь секретное помещение министерства и вход частным лицам безусловно воспрещен. Я сейчас отопру дверь, которую вы захлопнули так неосторожно, и провожу вас к нашему сторожу. Его жена поможет вам в смысле костюма, а Жозеф известит ваших домашних по телефону, если только провод не испорчен.
Голуа стал шарить в жилеточном кармане, потом в пиджаке, в брюках. Руки его заметно дрожали, лицо побледнело…
Ключа нигде не было.
— Что случилось?
— Большое несчастье, сударыня! Я, очевидно, оставил ключ в замке снаружи, а вы захлопнули дверь.
— Позовите сторожа!
— К сожалению, сударыня, отсюда не проведено ни звонков, ни телефона.
— Вот это мило! Не оставаться же мне здесь с вами запертой, быть может, три-четыре часа, пока придут.
— Положение гораздо хуже, сударыня. Вспомните хорошенько, не захлопнули ли вы и предыдущей двери?
— Да, мне все казалось, что за мною кто-то гонится.
— Ну, в таком случае нас может спасти только чудо.
— Как? Что вы сказали?
— Я говорю, сударыня, что время, когда нас отсюда выпустят, совершенно неизвестно. Вся надежда на то, что сторож, которого я, кстати сказать, отпустил до утра, обратит внимание на ключ, торчащий в замке. Но, так как захлопнута и главная дверь, ведущая в архив, от которой ключ у меня в кармане, то Жозеф подумает, конечно, что я ушел, и не будет беспокоиться.
— Но ведь в архив ходят и другие?
— Очень редко. Иногда сюда не заглядывают по неделям.
— Ах, Боже мой! Но постойте, постойте: вас непременно хватятся дома, прибегут сюда…
— Я холост и одинок, сударыня!
— Но на службе? Вы не являетесь, вас будут искать.
— Едва ли. Отсутствие объяснят наводнением. Возможно, что чиновники и совсем перестанут ходить в министерство до спада воды.
— Надо звать, кричать, стучать!
— Бесполезно, сударыня, нас никто не услышит.
Дама закрыла лицо руками. Послышались рыдания.
Голуа не мог бы вспомнить, когда он видел близко плачущую женщину, и женские слезы произвели на него сильнейшее впечатление.
Решительно не зная, чем помочь, чем утешить, он стал гладить ее осторожно по плечам, приговаривая:
— Успокойтесь, сударыня, успокойтесь. Дело как-нибудь уладится. Немножко терпения.
Голуа придумывал слова утешения, но деревянный сухой голос парализовал все его усилия.
— Я вспомнил, что завтра наверняка зайдут в архив по одному важному делу, — сочинил он с места.
Дама встрепенулась, опустила руки, на ее заплаканном лице блеснула надежда.
— Вы не обманываете?
— О, нет, нет! Весь вопрос в том, как вы проведете здесь ночь?
Дама немного подумала и вдруг звонко расхохоталась, по-детски всплескивая руками в черных перчатках.
— Боже мой, как это все смешно и весело! Точно на необитаемом острове!
Голуа было вовсе не весело, но он обрадовался, что кончились эти рыдания, от которых у него самого щипало в горле.
— Ну-с, теперь расположимся как дома. Помогите мне снять жакетку. Так. Положите куда-нибудь. Только не на ваши противные бумаги. Возьмите еще шляпку. Как вас зовут? Виктор? У меня есть кузен Виктор, он служит в алжирских стрелках. А меня зовут Мадлен. Хорошенькое имя? Теперь я от вас потребую огромную услугу. У меня совсем мокрые сапоги и чулки. Вы должны их снять и повесить сушить.
Мадлен села на груду связок деловых бумаг и протянула ноги. И Голуа, высокий, худой, как палка, несгибающийся, должен был стать на колени и первый раз в жизни расстегивать бесконечные пуговки дамских сапожек.
Кое-как он управился с этой трудной работой, постоянно понукаемый Мадлен:
— Скорей, мне холодно, я простужусь!
Оставались чулки, но перед этой задачей Голуа прямо стал в тупик.