Встал и прошелся.
Там, где лежала Мадлен, уже слышалось тихое, сонное дыхание.
— Спит, как ребенок, — нежно прошептал Голуа.
Наконец, и его стало клонить ко сну, ревматическая боль стихла, сознание постепенно уходило…
— Ай, ай!
Отчаянный крик разбудил Голуа и он бросился к Мадлен.
— Ай, ай, что это? Кусает!..
Голуа зажег большую восковую спичку. С ложа прыгнуло что-то, грузно шлепнувшись о пол. Еще и еще. Спичка догорела, но при последней вспышке блеснули злые красноватые глаза на хищных мордах.
Да, сюда пробрались огромные крысы, выгнанные водой из подвалов министерства.
Голуа тоже вскрикнул, почувствовав укус в ногу, и сбросил толстое, жирное тело, взобравшееся на грудь.
Он зажег вторую спичку. Крыс было множество и они плотной толпой, оскалив зубы, готовили нападение на людей.
Голуа вспомнил о револьвере. Он всегда носил его с собою, но ни разу в жизни не пускал в дело. Вооружиться посоветовал начальник:
— На вас, как на заведующего агентурой, всегда может быть сделано покушение.
Теперь чиновничий мозг, столь чуждый мысли о физической борьбе, стал усиленно работать перед лицом смертельной опасности.
— Мадлен, возьмите спички и зажигайте их одну за другой.
Гулко раздался выстрел и одна крыса завертелась на полу, вся окровавленная. Голодные хищники растерзали ее в одно мгновение. Другие выстрелы были также удачны, но у Голуа всего шесть патронов. Выпустил последний.
— У меня нет больше спичек! — в ужасе закричала Мадлен.
Крысы сейчас бросятся. Голуа зажмурил глаза, хотя все равно ничего не видел в воцарившейся тьме…
Дверь «секретного отделения» с грохотом отворилась. Ослепительно-яркие лучи ворвались в комнату. Испуганные крысы разбежались, но Голуа похолодел от нового ужаса. Перед ним стоял сам товарищ министра, сопровождаемый сторожем Жозефом и отрядом полицейских с электрическими фонарями.
— Как, вы здесь, господин Голуа?..
Начальник запнулся, потому что увидел нечто поразительное. На груде секретных донесений сидела, поджав ноги, хорошенькая молодая женщина. Бросились в глаза развешанные дамские чулки и пара сапожек. Голуа, без пиджака и в одних носках, внушал самые ужасные подозрения.
— Так вот в чем заключаются ваши воскресные занятия, господин Голуа! Я прибыл сюда, чтобы убедиться лично, не грозит ли опасность от воды «секретному отделу», а вы… вы, милостивый государь, обманув доверие начальства, принимаете здесь женщин. Потрудитесь немедленно очистить помещение вместе с вашей любовницей. А завтра я жду вашего прошения об отставке.
Товарищ министра круто повернулся и ушел. И в первый раз со времени далекого детства Голуа зарыдал и полицейским показалось, что это не человек плачет, а жалобно воет и лает избитая собака.
Товарищ министра поверил объяснениям Голуа и оставил его на службе. Узнав историю гибели донесений с Крита, он тяжело вздохнул, вспомнив собственные любовные приключения.
— Да, милый друг, женщины всегда ведут мужчину к преступлению и вы счастливы, что не имеете с ними дела.
Но Голуа не походил уже на прежнего Голуа. В поспешном бегстве из архива он не спросил ни фамилии, ни адреса Мадлен. А соблазнительный образ хорошенькой женщины, ее личико, ее обнаженные бледно-розовые ноги не покидают воображения чиновника и в ушах его то и дело слышатся задорный молодой смех и эти восклицания: «Ах, какой вы смешной!»
Голуа ходит по улицам Парижа, уже освобожденного от мутных волн Сены и Марны, но не обращает внимания на ужасные последствия наводнения. Он вглядывается пристально в каждое женское лицо и страшно волнуется, когда находит сходство с Мадлен.
И готов вновь совершить преступление по службе.
Семейное счастье
Трауберг, по обыкновению, поднялся с постели в 6 часов утра. День его был точно распределен и за десять лет он ни в чем не изменял раз заведенному порядку. Спал всегда один, без жены, на жесткой койке и, вставши, принимал холодный душ.
Почти час упражнялся с гимнастическими гирями, пока не чувствовал легкой усталости и испарины в теле.
Сам варил кофе на спиртовой горелке и, когда он поспевал, ставил кастрюльку, кипятил воду и опускал в нее три яйца, только что снесенных собственными курами. О курах, корове и свиньях заботилась старая преданная прислуга Амалия, потому что фрау Трауберг была постоянно занята детьми и кухней.
Яйца варились всмятку. Трауберг намазывал сливочным маслом два куска белого хлеба и завтракал. Выпив кофе, он подходил к окну своей комнаты, отворял его и садился с огромной трубкой.