Нам открыла старуха в строгом черном платье с белым кружевным воротником и приколотой в центре незатейливой брошью из слоновой кости, которую она и теребила, изучая двух незнакомых мужчин на крыльце. Некогда ее туалет был весьма изящен, однако за прошедшие годы черный цвет начал выцветать до фиолетового, белый пожелтел, а слоновая кость разболталась в своей оправе из тусклого серебра. Интересно, что лицо над потрепанным воротником своим цветом и текстурой напоминало эту самую слоновую кость и вкупе с чистым серебром ее волос могло бы придавать пожилой женщине вполне благородный облик, если бы не алчный блеск в глазах да выражение явственного лицемерия. Быстро определив ее роль в хозяйстве, я возблагодарил судьбу за то, что нашей домовладелицей является миссис Хадсон. Навряд ли я бы доверил ключ от своих комнат созданию, подобному этому.
– Если вы ищете жилье, – сказала старуха, переводя взгляд с меня на Холмса и обратно, – то у меня есть комнаты наверху, окнами во двор. Оплата вперед – пять фунтов в неделю. И сразу предупреждаю: я не потерплю ни табака, ни собак.
– Мы вовсе не ищем жилье, милочка, а пришли с визитом, – ответил Холмс. – У вас, если я не ошибаюсь, есть жилец по имени Эдвард Хайд. Его-то мы и желаем видеть.
При упоминании этого имени старуха отшатнулась от дверей, словно увидела в руках у Холмса змею.
– Вы его друзья? – Она нервно задергала брошь, растягивая ткань, к которой та была приколота.
– Не понимаю, какое это имеет значение, – удивился Холмс.
– Хайда нету дома. Он часто так отсутствует, иногда подолгу. Я не видела его несколько дней. Заходите через неделю. – Она начала было закрывать дверь, но Холмс подставил ногу.
– А можно хотя бы осмотреть его комнаты?
На лице старухи отразилось возмущение его поступком и необычной просьбой, однако выражение сие быстро сменилось на алчное, когда Холмс поднес к ее глазам блестящий соверен. Хозяйка потянулась было за ним, однако отдернула руку и вновь принялась теребить брошь.
– Я не могу вам позволить этого, – произнесла она. – Джентльмен очень рассердится.
Старуха сказала это вполне спокойно, но черты ее исказились страхом. Ненависть и ужас, которые она испытывала к своему жильцу, были едва ли не осязаемыми. Что же за чудовище был этот Эдвард Хайд?
В голосе Холмса зазвучали грубые нотки:
– Очень хорошо, как вам будет угодно. Мы всегда можем получить ордер. Пойдемте, инспектор. – Он развернулся, и тут женщина схватила его за рукав.
– Что ж вы не сказали, что вы из полиции?
Она распахнула дверь. Холмс украдкой подмигнул мне и прошел внутрь.
Закрыв дверь, старуха принялась рассеянно вытирать руки о передник, не отрывая глаз от монеты в руке Холмса.
– Сэр, я бедная женщина, – осмелилась она.
Он отдал ей соверен.
– В оплату, естественно, входит и ваше молчание.
Старуха безрадостно хихикнула и бросила монету в карман передника.
– За это не надо платить, сэр. Хайд убьет меня, если узнает. Значит, у него неприятности? – Ее лицо оживилось любопытством. Когда же Холмс не ответил, она пожала плечами, взяла со стола подле двери лампу и связку ключей и, подобрав юбки, повела нас по выцветшему ковру, а затем по узкой и чрезвычайно скрипучей лестнице.
– Что за жилец этот Хайд? – спросил сыщик по пути наверх.
– Спокойный и платит всегда вовремя. Меня это устраивает.
– Однако он, кажется, не особенно хорошо себя зарекомендовал.
– Никто не хочет жить с ним под одной крышей, сэр.
– Вот как? И почему же?
– Если бы вы повстречались с ним хоть раз, то не задавали бы этого вопроса.
Остановившись у первой же двери в коридоре за лестницей, старуха отперла ее и толкнула.
– Вот они, сэр, всего две комнаты. Умоляю вас, делайте свое дело быстро и оставьте все, как нашли. – Она передала Холмсу лампу и спустилась вниз.
– Не противозаконно ли выдавать себя за полицейского? – спросил я своего друга, когда старуха оказалась вне пределов слышимости.
– А я вовсе и не говорил, что мы полицейские. Если хозяйка сама пришла к такому выводу, то с какой стати мне разубеждать ее? – Он обратил свое внимание на распахнутую дверь. – Пойдемте, Уотсон.
Весьма удивительно, но две занимаемые Хайдом комнаты, в противоположность остальному дому, оказались просторными и отделанными с тонким вкусом: пышный ковер на полу гостиной, совмещенной со спальней; тяжелые бархатные занавески на единственном окне; изысканная картина маслом на стене; а в ванной – серебряный таз на мраморной подставке. Из мебели здесь были: сервант, уставленный дорогими винами; бюро; столик на одной ножке; два кресла; а рядом с кроватью – высокий шкаф, в котором висело с полдюжины костюмов различной степени дороговизны, от сшитого из грубой шерсти до самого лучшего фасона, что могли предложить на Нью-Бонд-стрит. Одна вешалка была пуста.