— Но, во имя благого святого Ульфилы! Два фигляра-властителя и оба прибывают этим утром, и оба инкогнито! Кара за грехи, кара за грехи, кара за мои тяжкие грехи!
Иностранные Дела прерывает отход и смотрит на Церемониальные Дела, слегка вздёрнув брови. — Воистину! Ох, вот же вы бедняга! Хорошо, но кто второй? — Для полноты ответа Церемониальные Дела изображает размашистый жест, в общих чертах обрисовывающий весьма крупную (и весьма женскую) фигуру. Иностранные дела воздевает руки и закатывает глаза. — Кара за ваши грехи, — скорбно произносит он, отступая, — за ваши грехи, за ваши тяжкие грехи!
В комнате дежурных придворных служителей довольно спокойная минута. Кто-то не спеша завтракает у шведского стола. Кто-то сидит, уткнувшись в газеты за утро или прошлый вечер. Кто-то сидит, потягивая кофе. Кто-то просто сидит. Никто не кидается кусочками привычного большого крестьянского каравая (привычно чёрствого) в единственного шумного юнца. Входит паж. — Требуются двое, — сообщает он
Это сообщение встречают столь же привычным стоном. Затем кто-то спрашивает: — Какие поручения?
Паж (не заглядывая в бумажку): — К вдовствующей Маркграфине Истра — одного. К графу Магнусу…
Придворные служители (с неподдельным стоном): — Её Тучность! Оооо! —
«Маркграф Истра» — один из второстепенных титулов Короля-Императора и не только лишь из-за его давно почившей матушки, которая даже не была Маркграфиней Истра. Но все знали, кто являлся таковой… гораздо раньше покойной и искренне оплакиваемой Королевы-Императрицы (Игнац Луи был вдовцом)….
Невнимательный придворный служитель: — Почему яичница такая жёсткая? Повара — на галеры!
Смекалистый придворный служитель: — О, Боже, моя очередь. Неужели никто не избавит меня от столь ужасной участи?
Паж: — Почему «ужасной»? Пойдёшь на Западную Станцию, встретишь общественный поезд, поклонишься, наплетёшь той коровище «Благородная и Высокородная Дама» и всё, что полагается, она поклонится в ответ, одна из её ведьм выйдет вперёд с ящиком для пожертвований, ты туда что-нибудь бросишь, отступишь назад, несколько благороднорожденных монахинь сменят тебя и уведут их прочь; ты вернёшься, распишешься у секретаря в Королевской Казне и получишь назад своё пожертвование, распишешься ещё раз, получишь ещё ползолотого и отдыхай остаток дня, можешь даже пойти приударить за барышней Бетти…
Выкрики: — Сопляк! Нахальный сопляк! На галеры! Высечь его!
Другой придворный служитель (протягивая руку): — Давай Толстуху Эмми! — (Получает бумагу с заданием и уходит, сопровождаемый скабрёзным гиканьем и улюлюканьем).
Ещё один придворный служитель: — Беру второе задание, паж. Давай сюда.
Это юноша со свежим и открытым лицом, украшенным тонкой бородкой и усиками, и, честно говоря, горсткой веснушек. В отличие от большинства придворных служителей, предпочитающих обыденные мышастые кители, которые перед выходом по заданию переменяли на белые, он уже облачился в белый китель, с нашивками за несколько военных кампаний. Как говаривали об этом во дворце: «Под канонадой нужны отважное сердце и твёрдая рука; ну совсем как с утренним кофе при белом кителе». Другой придворный служитель всё-таки наклоняется посмотреть на официальное задание. — Кто, чёрт побери, этот граф Магнус Олаус де Кальмар?…кроме того, что он аристократ из королевств Скандии и Фрорланда? А, Энгли?
Энгли отвечает, что они это увидят, разве не так? Его старший товарищ читает дальше: — «Прибывает на Северную станцию» — на Северную! Как груз топлёного сала! — «…с двумя сопровождающими в чинах и тремя слугами». Гм, это ведь в тех краях водятся белые медведи? Не вздумай уехать туда с ними и отморозить себе орешки… Ну, пока… У кого есть утренняя газета с новым романом?
— У меня, меняюсь на египетскую сигару, я уже всё. Вот, держи. Забавный парень, а, Энгли?
— Забавный, но славный. О, прекрасно: Перевод с французского. Ммм…
В комнате дежурных придворных служителей вновь воцаряется обычная апатия.
Эмма-Каттерина приподнимает юбки… не очень высоко… и слегка приседает в реверансе… не очень глубоком… начальник станции, пусть даже в высоком шёлковом цилиндре — это, всё же… лишь начальник станции. И он кланяется в ответ. Таким же образом, как она делала реверанс. Как только кланяется и придворный служитель, она тут же повторяет своё движение, несколько уподобясь разбитому шатру Кидарскому[1]. В третий раз Эмма-Каттерина проделывает реверанс, когда настоятельница Обители Нарочито Обнищавших Знатных Дам Ныне Вошедших в Наименьшие Сёстры Священной Короны и Скромные и Очень-Очень Бедные Служительницы — склоняется перед ней куда как глубже. Определённая доля церемонности компенсирует Эмме-Каттерине прибытие в общественном поезде (за путешествие со скоростью улитки публика платила по минимальному тарифу, но общественные поезда ходили ежедневно во всех направлениях и по каждому дюйму рельсов, принадлежащих Королевско-Имперским Железным Дорогам, так что бронировать место никогда не требовалось); но, хотя не один человек на станции отвесил поклон или реверанс, присутствие Эммы-Каттерины в столице было настолько общеизвестно, что не привлекало чересчур много внимания; да и она впредь не обращала внимания на дальнейшие знаки почтения. Затем она обнимает мать-настоятельницу — и её саму, и маленькую свиту, промолвив: — Давайте поспешим. По правде-то сказать, Матушке довольно зябко.