— А на каком заводе? — спросил я. — Понимаете, Корней Корнеевич, в таких вещах подробности – иногда самое интересное.
— Гм… — задумался маршал. — Может, и не завод, а фабрика была… Да ты уж сам давай, морячок. Что-нибудь похудожественнее. Долго, главное, кота за хвост не тяни… А дальше как? Боле-менее?
Я посмотрел на свои пометки:
— Не совсем. Вот еще… Про бои возле Константиновки подробнее бы.
Маршал наморщил лоб:
— А чего там подробнее?.. Ну разве – портупей у меня там, помню, скоммуниздили. Новый совсем, кожаный!.. Да это не пиши, не пиши, не для мемуара это, хрен с ним, с портупеем!.. Хотя тогда – жалко было… А так… ну, что там?.. Степь голая была, палили здорово… Давно дело было… В общем, изобрази что-нибудь.
Я сделал кое-какие почеркушки у себя в блокноте и наконец предложил:
— Что если так? «На нашем пути, куда ни кинь взгляд, простиралась испаленная жаром войны, иссеченная снарядами степь. Вдали, на расколотом взрывами горизонте…» – и осекся – такой пошлятиной дохнуло на самого от собственной писанины.
Маршала, однако, мои скромные литературные потуги привели едва ли не в восхищение:
— Во, молодцом! То что надо! — воскликнул он. — Как бишь там? «Иссеченная»… Здорово! Давай, моряк, жми дальше в том же духе! А ежели что еще…
— Корней Корнеевич… — отважился я.
— Ась?
— Знаете, про бои многие военные писали в своих мемуарах. А вот бы о чем-нибудь еще…
— К примеру?
— Ну, вы прожили большую жизнь, были, наверно, и другие запоминающиеся события? Может быть, какие-то трения с властями?
— А чего мне с ними тереться? — не понял маршал. — В бане, что ли?
— Может, арестовать вас когда-то пытались? — подсказал я (уж больно хотелось вкрапить в маршальский «мемуар» ту историю). — Сейчас многим это особенно могло бы быть интересно.
— Арестовать?.. — хмыкнул Корней Корнеевич. — Охотников-то хватало. Ну да чего их поминать-то, покойничков?
— А все-таки расскажите, — стал клянчить я. — Сейчас об этом вполне можно написать.
Маршал задумался ненадолго и согласился:
— Оно правда, времена нынче – мели что хочешь… Ладно, чего ж не рассказать. Была одна историйка…
Я уже приготовил блокнот записывать, но поведать мне Корней Корнеевич так ничего и не успел – в этот самый миг в кабинет вшагнул майор Евгень Евгеньич и звонко щелкнул каблуками.
— Чего? — спросил Снегатырев. — Ладно, ладно, говори, — и указал в мою сторону: – Он – свой.
— Только что звонили из Центра… — косясь на меня, произнес тот нерешительно.
— Чего там? Опять? — нахмурился маршал.
— Так точно – опять!
— Эдак помереть не дадут, — пожаловался мне Снегатырев. — Ну, ты иди, морячок, сочиняй, после покажешь… Касьяныч! — позвал он.
В мгновение ока расторопный ветеран был тут как тут.
— Проводи, Касьяныч, служилого, — кивнув на меня, распорядился маршал. — А ты, — сказал он мне, — ты давай, морячок, не скучай, работай. С этим со всем разберусь – тогда свидимся.
Выходя из кабинета вслед за Калистратычем, я оглянулся и увидел, как Снегатырев взводит затвор пистолета. То же самое сделал и майор.
— Сообщи – выезжаю, — приказал ему маршал и сунул пистолет в карман кителя.
Комнатка, отведенная мне в верхнем этаже маршальского дома, отличалась неприхотливой казарменной простотой: казенная железная койка, застеленная суконным одеялом, стул, стол, видавшая виды настольная лампа с облезлым абажуром, такая же облезлая тумбочка. Всё. Впрочем, большего мне было и не нужно.
Уже подступила ночь, а я все еще сидел над своей галиматьей, не в силах выкарабкаться из слов. В моей разбухшей от событий этих двух дней голове они давно уже потеряли всяческий смысл и отдавались пустым гулом, как если стукнуть палкой по порожнему горшку. «…На всем нашем пути, куда ни кинь взгляд…» Или лучше – «куда ни брось»?.. Нет, наверно, все же «куда ни кинь».. «…Куда ни кинь взгляд, простиралась испаленная жаром войны, иссеченная снарядами степь…» Муть, конечно. Сойдет, впрочем… «Вдали, на расколотом взрывами…» А может, «на распаханном»? «…на распаханном взрывами горизонте… со всех сторон…» Нет, все же чушь! «…на расколотом взрывами горизонте с грохотом взметались…»
Без стука открылась дверь, и в комнату вошла Лайма с подносом. Юбочка на ней была уже другая – даже еще короче, чем в прошлый раз.
— Сережа, ужин, — сказала она, располагая рядом с моей писаниной чай и бутерброды.