— Может, мать вызвать! Тяжеловат парнишка.
— Поправится.
Хохлов спорить не стал, но взял из тумбочки блокнот и уселся за письмо.
Дверь в палату распахнулась. Показалась группа врачей все в белоснежных халатах.
Сухачев открыл глаза. Несколько секунд он смотрел, ничего не понимая, затем остановил взгляд на Пескове, откинул голову и замахал перед лицом рукой, точно рассеивая дым.
— Боится, бедняга, — посочувствовал Хохлов.
К больному подошел Голубев, положил ему руку на лоб, что-то сказал. Сухачев успокоился, обмяк, безразлично дал себя выслушать.
Первым слушал доктор Талёв.
— Ишь, отпыхивается, словно чай пьет, — Хохлов недовольно шмыгнул носом.
Аркадий Дмитриевич Брудаков начал осмотр с улыбок: одна — начальнику, другая — Голубеву, никого не обидел. Потом он постучал пальцем по груди больного, будто поклевал его легонько, приложил трубку к сердцу — и готово. Снова улыбка Голубеву, деликатный поклон начальнику.
— Балерина, — прошептал Хохлов.
— Да, этот через игольное ушко пролезет. Подполковник Гремидов слушал больного дольше всех.
Он просил нянечку повернуть больного на бок, посадить. Сухачев морщился: усы щекотали грудь, но он терпел, почувствовав твердую хватку опытного врача.
Песков не стал выслушивать больного. Он что-то буркнул себе под нос и повернулся к выходу.
— Нет, Никита, — решительно произнес Хохлов. — Надо не письмо, телеграмму надо давать.
Консилиум гуськом прошел через ординаторскую и скрылся в кабинете начальника. Дверь плотно закрылась.
Майор Дин-Мамедов остановился возле столика Цецилии Марковны, спросил:
— Что, если я туда ворвусь? А?
— Что вы, что вы! — Цецилия Марковна прижала кулачки к груди. — Это было бы ужасно!
— Ух! — Майор Дин-Мамедов хотел с досады треснуть кулаком по столу, да так и замер на мгновение с поднятой рукой.
Из-за двери послышался визгливый крик:
— Ересь! Болтовня-с! Да, да, да!
Голос Голубева, громкий, но сдержанный:
— Если мы будем бояться, то никогда ничего не откроем.
— Вздор!
— И люди не простят нам трусости…
— Садитесь.
Наступила тишина. Молчали и в кабинете и в ординаторской. Майор Дин-Мамедов слегка присел, наклонясь вперед, словно приготовился к прыжку. Цецилия Марковна, навалившись грудью на стол, прислушивалась.
То, что они сейчас услышали, было непостижимо. Начальник, всегда такой уравновешенный, подчеркнуто официальный, — кричал. Да еще как кричал!
Прошло несколько минут. Часы пробили одиннадцать. За дверью раздались голоса более спокойные, едва слышные.
Дверь открылась. Первым показался Голубев. Он шел прямо, сжав губы, слегка прищуря глаза. Не проронив ни слова, он взял папку с историями болезней и медленной походкой направился в свою сто седьмую гвардейскую палату.
15
В дверь негромко постучали.
— Нельзя! — крикнул Песков.
Он сидел откинувшись в кожаном кресле, разглядывал свои костлявые, утолщенные в суставах пальцы и бурчал себе под нос:
— Зря… Зачем?
Он был недоволен собой. Очень недоволен. «Зачем было кричать, показывать, что волнуешься, что на тебя действует этот мальчишка? Сколько лет держал себя в руках, был уравновешенным, спокойным, и на тебе — сорвался. Подумают, что стар. Это бы ничего. А то подумают, что не прав и потому кричу, пользуюсь правом старшего. Еще разговоры пойдут».
Разговоров Песков боялся больше всего. Они могли бросить тень на его авторитет, а он им в последние годы очень дорожил. Все считали Пескова прекрасным терапевтом. Так когда-то и было. Иван Владимирович имел большую практику, отлично ставил диагнозы, удачно лечил больных. Слава о нем разлетелась по всему военному округу. К Ивану Владимировичу привозили больных на Консультацию, его приглашали на консилиумы, с ним советовались даже профессора. Теперь Иван Владимирович уже не тот, каким был прежде. Но его все еще окружали ореолом славы; непременно выбирали в президиум, если заболевал кто-нибудь из начальников — вызывали только Пескова, он председательствовал на всех терапевтических заседаниях. Песков привык к почету. Он не представлял свою жизнь иначе. Когда Песков понял, что отстает, он особенно тщательно стал охранять свой авторитет. А между тем молодые врачи как будто почувствовали слабость своего начальника. В прошлом году был такой же консилиум и борьба с майором Дин-Мамедовым. Но майор Дин-Мамедов оказался чересчур эмоциональным. Он первый не выдержал борьбы, вспылил и в горячке сам же запутался в своих доводах… Кроме того, он оказался недостаточно настойчивым, после поражения скис, замолчал, успокоился.