— Не хочется что-то.
— К вам тяжелого привезли.
— Ну что ж, давайте. — Голубев энергично потер руки.
3
Скрипнула дверь. Показался шофер и за ним краснощекий круглолицый сержант. Они внесли больного. Больной лежал на носилках, с головой укутанный в стеганый спальный мешок. По тому, как надулись вены на больших руках шофера, шедшего первым, как он напрягался, наклоняясь вперед и приподнимая плечи, можно было понять: ноша тяжелая.
Больного пронесли через вместительный, залитый мягким светом зал ожидания в кабинет терапевта. Шагов почти не было слышно: пол покрывали ковры.
— Кладите его сюда, на топчан, — распорядилась сестра. — Спальный мешок оставьте на носилках. Здесь тепло. Шинель снимите.
Когда стали снимать шинель, больной застонал приглушенно и протяжно. Голубеву бросились в глаза синие губы больного, точно он только что ел чернику.
— Вы сопровождающий? — спросил Голубев сержанта.
— Так точно. Гвардии сержант Быстров.
— Тогда подождите в зале.
Сержант и шофер, осторожно ступая, вышли из кабинета.
Голубев сел подле больного, спросил:
— Ваша фамилия?
— Сухачев.
— Имя, отчество?
— Павел… Данилович…
Голубев заметил, что больной часто и поверхностно дышит. Дыхание шумное, и крылья носа раздуваются при вдохе. «Носокрыльное дыхание, — отметил Голубев. — При каких заболеваниях оно встречается? — Он отогнал эту мысль: — Не надо спешить, иначе запутаюсь».
Голубев оглядел больного. Перед ним лежал атлетически сложенный юноша. Его светло-карие глаза лихорадочно блестели, лицо раскраснелось, и над верхней губой и на щеках золотился пушок, и брови — густые, пшеничного цвета — тоже золотились, придавая всему лицу какое-то сияющее выражение.
— На что жалуетесь? — деловито спросил Голубев.
— Тут. — Сухачев растопырил пальцы и ткнул себя в грудь всей пятерней.
— Что больно? Как больно? Ноет, давит, жмет? Когда болит?
Сухачев отвечал с трудом, морщился, глухо покашливал.
— Сержант! — позвал Голубев.
Вошел сержант, смущенно огляделся — он не знал, как держаться в этой ослепительно чистой комнате, и на всякий случай снял пилотку.
— Слушаю вас, товарищ…
— Гвардии майор, — подсказал Голубев.
— Слушаю вас, товарищ гвардии майор.
— Расскажите-ка, товарищ Быстров, как заболел ваш солдат.
Сержант поправил ремень.
— Значит, так…
Это случилось три дня тому назад. Молодые солдаты-понтонеры учились наводить переправу под огнем «противника». Задача была условной, но ее требовалось выполнять так, как выполняли бы на войне. На самой середине реки один солдат поскользнулся, упал в воду, начал тонуть. Поблизости находился Сухачев. Он не раздумывая кинулся в ледяную воду и спас товарища.
— Вот и все, товарищ гвардии майор.
— А как утопающий? — осведомился Голубев и с уважением посмотрел на Сухачева.
— Здоров, — ответил сержант. — А вот Сухачева взяло. Сначала трясло, потом в жар бросило. Воспаление легких, что ли. Так наш врач говорит.
— Разберемся… Благодарю вас. Можете ехать. Сержант повернулся к двери, остановился в раздумье.
— Что еще?
— Как, товарищ гвардии майор, скоро он поправится?
— Вот этого я не знаю.
Сержант мял пилотку, щеки его еще больше покраснели, сделались совсем пунцовыми.
— Вы уж постарайтесь, товарищ гвардии майор. Поправьте солдата.
Сержант ушел. Сестра вынула термометр из-под руки больного, поднесла к лампочке, прищурила глаза.
— Сколько? — спросил Голубев.
— Тридцать девять и две.
Голубев с помощью сестры раздел Сухачева до пояса, уложил на спину. От больного веяло жаром, все его тело было покрыто крупными каплями пота, будто он выкупался и еще не успел обсохнуть. Сестра обтерла его полотенцем. Голубев взял руку больного — на ней был выколот синий якорек — и долго не мог нащупать пульса. Наконец нашел где-то в глубине — едва уловимый, неровный, частый.
Сухачев на минуту прикрыл глаза; ему приятно было ощущать прикосновение мягких, холодных докторских рук.
Внимательно осмотрев больного, Голубев решил, что у него действительно воспаление легких. Но было в Сухачеве еще что-то такое, что заставило Голубева насторожиться: уж очень тяжелое состояние и пульс плахой.
Голубев задумался. Взгляд его встретился со взглядом больного. Глаза Сухачева, казалось, блестели еще ярче, в расширенных зрачках горели золотые огоньки — отражение лампочки — и виднелась маленькая фигурка доктора в белом халате и белой шапочке. Глаза эти были полны ожидания и затаенной тревоги. Голубев постарался не выдать своей неуверенности, спокойно встал и распорядился: