Когда они поднялись на третий этаж, там уже все были в сборе. Офицеры сидели группами, большинство в конце зала. Халаты повесили перед собой на спинки стульев.
Песков и Кленов прошли в первые полупустые ряды: Иван Владимирович — налево, Николай Николаевич — направо.
Увидев Кленова, Голубев поднялся.
Николай Николаевич шел своей особой, подпрыгивающей походкой. Туго набитый портфель он носил не в руках, а под мышкой, очки поднял на лоб и то и дело раскланивался с товарищами, блестя гладко выбритой лоснящейся головой.
Подождав, пока Николай Николаевич сядет, Голубев подошел к нему, поздоровался.
— Ба, дорогой товарищ! Что же вы не заходите! — Николай Николаевич долго жал руку Голубева. — Вам отыграться надо.
— Зайду, — пообещал Голубев. — А сейчас у меня к вам важное дело. Разрешите?
— Пожалуйста.
Николай Николаевич придвинулся, уступил место Голубеву и, глядя на собеседника поверх очков, приготовился слушать.
— Помните, я вас позавчера спрашивал о применении пенициллина? — начал Голубев.
— При гнойных перикардитах? Помню. Голубев постучал кулаком по колену:
— Так вот, я не зря спрашивал.
— Догадываюсь, дорогой товарищ.
— У меня есть такой больной, — Голубев помедлил, будто раздумывая — говорить дальше или нет, затем решился: — Не согласитесь ли вы взять его к себе и оперировать? А туда, — он приложил руку к груди, — влить пенициллин так же, как при перитонитах?
Николай Николаевич заерзал на стуле, сдернул очки, почесал дужкой за ухом.
— Надо сперва посмотреть больного. Как его фамилия?
— Сухачев.
— Су-ха-чев? — медленно переспросил Николай Николаевич, и лицо его стало мрачнеть.
Только что об этом больном говорил с ним начальник отделения Песков; он упоминал о «тактическом переводе», о «новаторском шуме». Теперь понятно, кого Песков имел в виду. «Ну, ничего, я миндальничать не буду. Я отучил этого хитреца от порочной тактики».
— Молоды еще, дорогой товарищ, меня за нос водить, — неожиданно сердито сказал Николай Николаевич. — Не выйдет.
Голубев смотрел на Кленова, ничего не понимая.
— Нечестно так, дорогой товарищ, — гневно продолжал Николай Николаевич. — Так у нас не ходят.
Большой лоб и бритая голова Николая Николаевича покрылись крупными каплями пота. Он достал платок и, морщась, как от боли, вздохнул и повторил с упреком:
— Стыдно.
— Разрешите… — произнес Голубев.
— Не разрешу, — повышая голос, проговорил Кленов и установил свой толстый палец в грудь Голубеву: — Не разрешу хитрить. Вы думаете, вы умный, а я дурак?..
В этот момент послышалась команда: «Товарищи офицеры!»
Все встали. Генерал поздоровался, попросил пересесть поближе.
Голубев прошел на свое место.
Генерал сел за стол, накрытый красным бархатом, подождал, пока наступит тишина, и предоставил слово офицеру штаба.
Началась читка последних приказов.
Голубев не слушал. «Что же это происходит? — думал он. — За что он так? С кем бы посоветоваться?» Он огляделся и заметил знакомую голову. Она виднелась в первом ряду над всеми головами.
Это был Песков.
Сосед Пескова достал из кармана металлическую коре бочку с монпансье и угостил Ивана Владимировича. Голубев видел, как Песков вытянул два тонких, костлявых пальца и будто щипчиками взял только одну конфетку, забросил ее в рот, еле заметно кивнул головой — поблагодарил и опять замер в привычной строгой позе, вытягиваясь и распрямляя спину.
В воображении Голубева вдруг связались воедино и эти вытянутые пальцы, которыми Песков достал конфетку, и то, что он взял только одну и не положил, а забросил в рот, и его разговор о больном, и крик на консилиуме, и вчерашний неожиданный приход в палату, и сегодняшний эпизод с Кленовым, и Голубев понял, что он и начальник — совершенно разные люди, что новое столкновение с Песковым неизбежно.
Как только окончились совещание, Голубев, опережая товарищей, выскочил из конференц-зала и быстрым шагом направился в партбюро. Он хотел посоветоваться с Бойцовым.
На лестнице его кто-то нагнал, взял под руку. Он оглянулся — перед ним стоял Бойцов.
— Завтра в одиннадцать ноль-ноль консилиум по поводу Сухачева.
— Что?! Кто сказал?
— Собирает сам начальник госпиталя. Я кое-кого пригласил.
— Это очень кстати, — возбужденно воскликнул Голубев. — Очень!
Он круто повернулся и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал по лестнице в свое отделение.
18
В ординаторской было просторно, тепло и уютно. Шесть столиков стояли у стен, на каждом лампа под зеленым абажуром. Два топчана для осмотра больных. Высокие пальмы у окна. В простенке — большое трюмо на дубовой подставке. Здесь царила какая-то особая, мягкая и настороженная, тишина, какая бывает только в госпиталях и больницах.