Песков нахмурился, покашлял:
— Прошу извинить, Сергей Сергеевич. Но я что-то не слыхивал, чтобы его применяли при гнойных перикардитах. В нашем госпитале не применяли. Быть может, Леониду Васильевичу удалось наблюдать такой случай, он помоложе, порасторопней. Но и он не порадовал нас таким сообщением.
Майор Дин-Мамедов заметил, как по лицу Аркадия Дмитриевича Брудакова скользнула недобрая улыбка. «Забьют они его», — подумал Дин-Мамедов, крепко сжимая кулаки.
— Нас уверяли, — продолжал Песков, — что пенициллин не повредит больному. Что ж, в это можно поверить, Гм… Но это еще не значит, что он поможет больному.
— А что может помочь? — спросил Бойцов.
— К сожалению, на этот глубокомысленный вопрос я ответить не могу. Скажу лишь, что решать вопрос о применении нового лекарства надо не у койки больного, а в лаборатории. Мне, по крайней мере, так кажется. А молодежь у нас любит пошуметь, да только от шуму-то у больных голова болит.
— Разрешите, товарищ генерал? — Голубев резко поднялся. — Какой же тактики предлагает придерживаться товарищ начальник?
Песков свел брови на переносье:
— Гм… Врачебной, Леонид Васильевич. А она говорит: семь раз отмерь — один раз отрежь.
— Но вы же признали, — заметил Голубев, — что пенициллин не повредит больному. Стало быть, осторожничать тут незачем?
— Пусть даже не повредит, но, повторяю, неизвестно еще — поможет ли он? Так зачем же, объясните мне, травмировать больного? Ведь операция — глубокая травма.
— В данном случае, — сказал Голубев, — она единственный путь к спасению больного.
Песков повысил голос:
— Я не думаю, чтобы уважаемый консилиум составил мнение, что я враг больному, а вы его единственный спаситель. Я тоже хотел бы помочь ему. Да-с, хотел бы. Но, простите меня, не таким легкомысленным способом… Да и есть ли средства помочь в данном случае?
Генерал Луков постучал карандашом по столу:
— Иван Владимирович, успокойтесь, пожалуйста. Песков поклонился генералу, сел.
— Кто желает высказаться?
— Сперва давайте больного посмотрим, — предложил Кленов.
— Мне кажется, принципиально вопрос можно решить без больного, — вставил Песков, — к тому же вы, Николай Николаевич, его уже смотрели и даже операцию предлагали.
— Нет, извините, я у больного еще не был, к сожалению. С утра — срочная операция. Был мой ординатор.
— Позвольте мне? — попросил слова Аркадий Дмитриевич.
Он встал, заложил руки за пояс халата, слегка приподнялся на носках:
— Я скажу «несколько слов. Как совершенно справедливо заметил здесь товарищ начальник, опробовать новые лекарства следует в лабораториях, я бы добавил — в клиниках и научно-исследовательских институтах. Это — аксиома. В отношении шума я тоже вполне согласен с товарищем начальником. Шуметь нечего. Шум, как нам известно, это отрицательные эмоции. Но, с другой стороны, я не могу не обратить вашего внимания на смелость и, я бы сказал, оригинальность предложения моего коллеги, Леонида Васильевича Голубева. Ввести пенициллин в больших количествах прямо в полость перикарда — это, товарищи, весьма интересно. Поможет ли это больному? Я думаю, что наш консилиум разберется и, безусловно, вынесет свое мудрое решение.
— А ваше мнение? — поинтересовался Сергей Сергеевич и круто повернулся в сторону Брудакова.
— Мое мнение? — Аркадий Дмитриевич несколько раз приподнялся и опустился на носках. — Мое мнение — сделать все от нас зависящее, чтобы спасти больного.
Глаза Сергея Сергеевича лукаво блеснули.
— Не надо сбивать человека, — буркнул Песков.
— Еще кто желает?
— Давайте посмотрим больного, — повторил Кленов.
— Я не понимаю, к чему спешить? — возразил Песков. — Надо же прежде решить, с чем мы идем к больному.
— Когда посмотрим, тогда и решим, — сказал Кленов.
— Не понимаю, гм…
— Я тоже считаю, лучше обсуждать вопрос после того, как узнаешь больного, да, да, — поддержал Сергей Сергеевич.
— Тогда попрошу всех в палату, — сказал генерал Луков.
Майор Дин-Мамедов поднялся с кресла и подскочил к Голубеву.
— Наступай, — шепнул он ему, — энергичнее действуй.
Сто седьмая гвардейская с подъема готовилась к приходу начальства. Песков распорядился выдать старшине вне очереди новые простыни и наволочки. Он же приказал старшей сестре снять санитарок со всего отделения и «привести палату в божеский вид».
К одиннадцати ноль-ноль сто седьмая гвардейская была намыта, натерта до блеска. Койки стояли ровными, как по ниточке, рядами. Наволочки и простыни были настолько белоснежными и так наглажены, что жаль было на них ложиться. Больные, побритые, одетые в новенькие белые костюмы, сидели на табуретах, каждый возле своей койки. Кольцов прохаживался около дверей, ожидая начальства.