Сухачев застонал:
— Так… тяжело… так… плохо…
— Поднимите выше подголовник, — распорядился Николай Николаевич. — Потерпите, потерпите. Это недолго.
Бойцов вновь увидел его глаза, как бы говорившие: «Я знаю, что так должно быть, но все-таки мне больно».
Сухачева укрыли белыми простынями, отгородив лицо, оставляя открытым лишь небольшой участок груди с синими карандашными отметками. Когда Сухачева укрывали, кто-то из врачей взялся за его ноги. Бойцов заметил, что после этого на ногах так и остались отпечатки пальцев — неглубокие ямочки.
— Понимаешь? Отеки. Сердечная недостаточность, — зашептал майор Дин-Мамедов.
Бойцов не ответил. Ему вспомнился тысяча девятьсот сорок второй год. Его привезли из-под Пулкова с тяжелым ранением в живот. Страшно хотелось пить. Во рту горело. Язык распух, стал тяжелым и непослушным. Прямо из машины Бойцова пронесли в перевязочную. Дальше память сохранила только одну картину: закутанные в белое люди накрывали его чем-то белым. Сейчас, наблюдая за происходящим в операционной, Бойцов представил себя на этом столе.
Так вот как это было!
Открытый участок груди Сухачева смазали йодом. Запахло лекарствами.
Все отступили в сторону, давая место хирургам. Голубев встал к изголовью, положил руку на лоб Сухачева.
Было слышно, как потрескивали зажимы, которыми второй хирург обкалывал простыни вокруг предполагаемого разреза.
Николай Николаевич, не оборачиваясь, поднял руку, я тотчас в ней оказался шприц. Он набрал из белого стаканчика новокаин, пустил вверх пробную струйку, предупредил больного:
— Уколю.
«Это, кажется, местная анестезия», — вспомнил Бойцов. Было тихо. Слышалось тупое постукивание шприца о стаканчик.
— Скальпель.
Бойцов взглянул на врачей. Глаза всех были устремлены на кончик блестящего скальпеля.
Николай Николаевич уверенным легким движением сделал разрез.
Бойцов стоял позади врача и не видел крови, но заметил, как на белом чистом халате Николая Николаевича появились разной величины красные пятнышки.
Николай Николаевич отрывисто произнес что-то. Операционная сестра подала ему блестящие изогнутые ножницы.
Что-то захрустело. Сухачев застонал.
Бойцов приподнялся на носки и из-за головы майора Дин-Мамедова разглядел красное пятно между белыми простынями.
Второй хирург промокнул рану марлевыми тампонами, расширил ее металлическими крючками. Бойцов снова привстал на носки и увидел сердце.
Живое сердце Сухачева!
Бойцов подался вперед, наваливаясь грудью на плечо майора Дин-Мамедова.
Сердце не билось — оно слегка вздрагивало.
Николай Николаевич осторожным, скользящим движением подвел руку под сердце и, вероятно, хотел вытянуть его из груди.
Но сердце не далось — выскользнуло.
— Что вы делаете? — крикнул Сухачев.
По тому, как побледнел Голубев, Бойцов понял: случилось что-то страшное. «А я что говорил?» — можно было прочесть во взгляде Пескова. Но затем его глаза беспокойно забегали.
— Потерял сознание, — сказал Голубев глухим голосом, — дыхание остановилось.
— И пульса нет, — оказал майор Дин-Мамедов, тщетно стараясь отыскать пульс.
Бойцову показалось, что и сердце Сухачева на мгновение остановилось, перестало вздрагивать.
Николай Николаевич прикрыл рану марлевой салфеткой и еще не успел проговорить ни слова, как Голубев подскочил к блестящей коробке, схватил шприц, уже наполненный желтоватой жидкостью, надел иглу и сделал укол в руку больного.
Все замерли. Второй хирург хотел поправить простыню, задел скальпель, он упал и долго подпрыгивал, позванивая, на каменном полу.
Бойцов стиснул зубы, ему казалось, что звенит у него в голове.
Прошло несколько секунд. Сухачев порывисто вздохнул — простыня у него на груди колыхнулась.
Голубев взял подушку с кислородом, приложил черную маску ко рту больного. Раздалось легкое шипение. Сухачев вздохнул еще, еще раз.
Тогда Николай Николаевич снял с его сердца марлевую салфетку.
Сердце все так же вздрагивало.
Николай Николаевич поднес скальпель, помедлил.
«Ну!» — чуть было не выкрикнул Бойцов, невольно сжимая кулаки.
Он не уловил, что произошло дальше.
Сухачев охнул, из сердца полилась густая, зеленоватая масса.
— Лоток. Так… Теперь пенициллин будем вводить, — сказал Николай Николаевич. — И вытрите меня, сестрица. — Он обернулся. Лоб и брови его были покрыты крупными каплями пота.