— Н-да, — встряхнулся он. — Чей сейчас ход?
— По-моему, ваш.
Николай Николаевич поставил коня не на ту клетку, на которой он стоял раньше, и негромко проговорил:
— Знаете, дорогой товарищ, за мои сорок лет работы хирургом у меня… по моей вине умерло всего три человека… Вы ходили?
— Да, слоном.
Вместо ответного хода Николай Николаевич начал поправлять фигуры и продолжал с необычайной для него грустью в голосе:
— Первой была молодая женщина. Ее доставили на «скорой помощи» ночью. Я был тогда еще молодой, носил усики, такие гусарские. Увидела она мои усики и отказалась от операции. Вероятно, вид мой не внушал доверия. Ну, а я не настоял, не убедил ее. Под утро больной стало так плохо, что она согласилась на операцию. Но было уже поздно. Начался перитонит. А привезли ее с частичной непроходимостью… К концу моего дежурства она умерла. Я и сейчас вижу ее черные волосы, распущенные по белой подушке. — Николай Николаевич снял с доски фигуру и стиснул ее в руке.
— Да, а вот был еще в моей практике и такой случай, — продолжал он. — Привезли ко мне раненого прямо с передовой. Не понравилась мне его рана. Надо было ампутировать ногу выше колена. Правую ногу, как сейчас помню. Парень был молодой, курносый, и родинка на щеке. Принялся он упрашивать меня. Смотрит прямо в глаза и просит не отнимать ногу. У меня к ампутации вообще сердце не лежит: брат у меня родной в шестнадцатом году на костылях вернулся… Пожалел я солдата, смалодушничал. На следующий день все равно пришлось высокую ампутацию делать. Да только она не спасла парня.
«Вот она, доля врача, — думал Голубев. — Вот он, суд». Николай Николаевич сидел не шевелясь, глядя в дальний угол кабинета.
«Разволновался старик. Какой он, однако, славный человек. А мне казалось, что он привык к страданиям больных и относится к своему ремеслу так же спокойно, как каменщик или бондарь к своему».
— Вам ходить, товарищ полковник, — сказал Голубев, отвлекаясь от своих мыслей.
Николай Николаевич быстро поставил фигуру, которую давно держал в руке, на доску и, будто стыдясь своей минутной слабости, проговорил другим, бодрым голосом:
— Ничья, дорогой товарищ?
— Согласен.
Николай Николаевич отодвинул шахматы, откинулся а спинку деревянного кресла:
— Как-то не идет сегодня. Устал. Времени-то двадцать три ноль-ноль.
— Уезжайте отдыхать, товарищ полковник, — сказал Голубев, поднимаясь со стула. — Спокойной ночи.
— Нет, это вы поезжайте, дорогой товарищ. Вам спокойной ночи.
— Вам нужно отдохнуть, честное слово.
Николай Николаевич строго взглянул на Голубева из-под очков:
— Я знаю, что мне нужно.
Голубев не стал спорить и вышел из кабинета.
В палате Сухачева горела синяя лампочка. Еще из коридора через окно Голубев увидел две белые фигуры — сестры и санитарки. Они склонились над койкой — наверное, перекладывали больного поудобнее. Лицо Сухачева казалось зеленоватым и сильно похудевшим — скулы выдавались, щеки провалились.
— …надо дышать, — услышал Голубев окончание фразы.
— Что такое? — спросил он, подходя к кровати.
— Кислород даю, — пояснила Ирина Петровна, — он отказывается.
Голубев положил руку на лоб Сухачева. Лоб был горячий и потный. Температура не снижалась.
— Разве спать не хочешь, Павлуша?
Сухачев поднял на него большие блестящие, с синеватыми белками глаза:
— Не могу.
— Укол тебе делали?
— Этого добра хватает.
Он закашлялся, свел брови и приглушенно застонал.
— Больно?
— Так бы все оттуда и вывернул.
Он приложил ладонь к груди, судорожно свел пальцы. В коридоре послышались твердые шаги, и в палату вошел Кленов.
— Не спим, дорогой товарищ?
Сухачев не ответил, вновь закашлялся, прижимая руки к груди.
В дверях показался Песков.
«Полный кворум, — подумал Голубев. — А больному не легче. Стоим возле него, как свидетели».
— Выйдем, посовещаемся, — предложил Голубев.
Вышли в коридор.
— Ему необходим отдых, сон. Но этому сильно мешал болезненный кашель, — сказал Голубев.
— Решайте, — строго и отрывисто произнес Никола. Николаевич и покосился на Пескова.
— Я назначу, — буркнул Песков, устремляясь в его кабинет.
Голубев велел санитарке постелить себе в ординаторской на диване. Он погасил свет и лег не раздеваясь, тол ко расстегнул китель и снял ботинки. В отделении все спали, не слышно было ни одного звука.
Неожиданно в кабинете начальника зажегся свет. Узенький луч скользнул по потолку и остался на нем светлой полоской. Послышались шаркающие шаги.