Зазвонил телефон, коротко и негромко. «Кто же в такой поздний час?» Иван Владимирович прикрыл халатом грудь, кашлянул, взял трубку.
Рассказ Ирины Петровны его чрезвычайно взволновал. Прежде всего потому, что дежурил сегодня его подчиненный, молодой врач, который может растеряться и не оказать нужной помощи. Опасения Ивана Владимировича подтвердил диагноз: «центральная пневмония». Доклад сестры о тяжелом состоянии больного никак не вязался с диагнозом. Иван Владимирович видел на своем веку сотни «центральных пневмоний», и все это было не то, о чем рассказала сестра. Может быть, она ошиблась, преувеличила? Нет, Ирина Петровна — опытная сестра. Иван Владимирович верил ей, как себе.
Интуицией, «…надцатым» чувством, как он сам любил говорить, Иван Владимирович понял, что с больным что-то не совсем обычное.
Он встал, почти бесшумно прошелся по кабинету. На ковре, наискосок от стола к часам, была вытоптана серая дорожка — Иван Владимирович любил ходить в минуты раздумья.
Сейчас он думал о том, как ему поступить. Положиться на молодого врача? Правда, Голубев способный человек: хорошо подготовлен, любознателен, легко схватывает и усваивает все на лету, за спиной у него опыт войны и факультет Военно-медицинской академии. И все же Иван Владимирович испытывал чувство беспокойства, которое, он знал, не даст ему уснуть.
Быстро переодевшись, он вызвал санитарную машину и вышел из кабинета. Ирина Петровна не удивилась приходу начальника. За пятнадцать лет работы он приходил по ее звонку не раз. Но сегодня он был почему-то не в духе, Пришел в отделение и сразу же заворчал:
— Что это у вас так ужасно дверь хлопает?
А дверь всегда немножко хлопала, и ничего ужасного в этом не было.
— И в кабинете еще не убрали. Грязь…
А в кабинете всегда убирали утром, до прихода начальника.
Ирина Петровна молчала. Зачем оправдываться, если у старика плохое настроение? По привычке она помогла ему завязать халат и повела в сто седьмую палату.
Аллочка, завидев начальника, встала и торопливо спрятала локоны под косынку.
Сухачев дышал кислородом. Он полулежал в постели, откинув голову на подушки. Свет синей лампочки падал на него сверху, отчего лицо казалось особенно бледным, а золотистые брови — зеленоватыми.
Песков сел на табурет, услужливо подставленный нянечкой, взял руку больного.
Сухачев открыл глаза, вздрогнул. Перед ним сидел белый старик — белые волосы, белые брови, белый халат и глаза тоже белые, бесцветные. Он покашливал и что-то бурчал себе под нос. Сухачев весь сжался, насторожился, стал выжидать. Но белый старик не произнес ни одного слова, не сделал ни одного жеста, и это успокоило Сухачева. Он пришел в себя и понял, что это — доктор.
Начался осмотр. Он был мучительным и неприятным для Сухачева. И руки у этого доктора были острые, костлявые. Сухачев терпел, крепился. «Значит, мне и в самом деле плохо, — думал он. — Иначе бы не пришел этот белый старик».
Песков долго его крутил, несколько раз заставлял садиться, поворачивал то на один, то на другой бок, вставал на колени и слушал не трубкой, а просто ухом. Сухачев близко видел это ухо — большое, покрытое белыми волосками.
Окончив осмотр, белый старик похлопал Сухачева по плечу и тяжело поднялся с колен.
В этот момент в палату, распахнув дверь, вошел молодой доктор с приятными, мягкими руками, тот, что принимал Сухачева.
Белый старик даже не взглянул на молодого доктора, ничего не сказал и вышел из палаты.
В своем кабинете Песков сел в кресло с потертыми подлокотниками, взял у сестры историю болезни Сухачева и долго ее читал.
Голубев стоял у стола, ждал, когда начальник пригласит его сесть. Но начальник словно не замечал его присутствия. Тогда Голубев спросил:
— Товарищ полковник, разрешите сесть?
Песков кивнул и жестом велел Ирине Петровне уйти, Песков и Голубев остались вдвоем. Начальник все продолжал листать историю болезни, не глядя на Голубева. «Испытывает мое терпение», — решил Голубев. Он смотрел на Пескова с уважением: старик не поленился приехать ночью. Так может поступить только настоящий, любящий свое дело врач. И в то же время Голубев ожидал неприятного разговора: «Я, очевидно, ошибся, и начальник укажет на ошибку».
— Н-да, почерк у вас неразборчивый, — наконец произнес Песков.
Голубев пожал плечами. Никто не жаловался на его почерк. Да и стоило ли сейчас об этом толковать!
Песков поднял голову, выжидательно посмотрел на блестящую пуговицу голубевского кителя, пошевелил бровями и, не услышав возражений, вновь склонился над столом. Голубев видел, как под белыми реденькими волосками на голове начальника покраснела кожа.