— В самом деле, — произнес он вслух. — Коммунист я или нет? Действовать надо, поехать к члену Военного совета.
Он свернул на остановку, подождал трамвай и поехал в штаб округа. Члена Военного совета на месте не оказалось. Голубев написал ему подробное гневное письмо и отправился в госпиталь.
По дороге, рассеянно глядя на мелькавшие за окошком троллейбуса витрины магазинов, рекламы кино и театров, он как будто успокоился, отвлекся. Но когда Голубев увидел высокие светло-коричневые корпуса госпиталя, растянувшиеся на целый квартал, сад с ветвистыми тополями, санитарную машину у проходной, у него снова стало гадко на душе.
«Что же я скажу Сухачеву? Буду стоять как дурак и смотреть на его мучения?»
Была секунда, когда Голубев собирался повернуть обратно. Но он взял себя в руки, бегом поднялся на крыльцо, вошел в вестибюль.
В вестибюле на скамейке сидели Наташа и Прасковья Петровна.
Голубев сначала оторопел, потом обрадовался: «Вот оно — лекарство! Мать! Она ободрит. Она умеет».
Он подскочил к Прасковье Петровне, схватил ее за плечи, быстро проговорил:
— Прасковья Петровна, как хорошо, что вы здесь! Раздевайтесь и пройдите к сыну.
Прасковья Петровна, не двигаясь, молча смотрела на него испуганными глазами.
— Не бойтесь… Ему нужна ваша помощь.
Прасковья Петровна заспешила к вешалке. Голубев сел возле Наташи.
— Плохо ему. Помереть может, — сообщил он с грустью и тревогой в голосе.
Наташа придвинулась к нему, положила руку на плечо. В вестибюле было мрачно и пусто. У телефона-автомата стоял больной и, то и дело продувая трубку, кричал:
— Алло… алло… фу, фу… Я говорю, алло… фу…
— К вечеру подскочила температура, — рассказывал Голубев, — немедленно начали вводить пенициллин — без результата. Вероятнее всего, стреляем не по той цели. Я уверен, что возбудитель — бацилла Фридлендера. Понимаешь? Это значит, что пенициллин ни к чему, нужен стрептомицин.
— Алло… фу, фу… Алло, Саша… фу, фу, — старался больной.
— Я убедил начальника в необходимости применить стрептомицин и с его ходатайством ездил в управление без толку. Там такой бюрократизм, Наташа!
— Алло, алло, Саша… фу… Я говорю, алло, Саша… фу, — не унимался больной.
— Товарищ! — крикнул Голубев раздраженно. — Сколько можно фукать? Повесьте трубку.
— Ты не злись, — посоветовала Наташа. — Этим не поможешь. Подумай, может быть есть выход.
— Без стрептомицина ничего нельзя сделать.
— Не может быть, чтобы ты не нашел выхода, — сказала Наташа, заглядывая ему в глаза и ободряюще улыбаясь. — Ты только соберись, подумай. Ты же все можешь.
— Успокаиваешь, как ребенка.
— Нет, я серьезно верю, что все будет хорошо. — Наташа опустила голову, продолжала совсем тихо: — Я так переживаю, точно это мой больной. Даже ночью просыпаюсь и вижу его перед собой — как он шевелит губами, просит лить… А ведь я его ни разу еще не видела… А уже и план наметила, как бы я поступила на твоем месте… В общем, так же…
Голубев посмотрел на нее, и тут только понял, как тяжело Наташе без работы, как она любит свое врачебное дело, тоскует без него. Голубев встал, прижал голову Наташи к своей груди и, так ничего и не оказав ей, отправился в отделение.
31
Сухачев никак не мог понять, почему в палате две Ирины Петровны. Он пытался (сосредоточиться, но, сколько ни вглядывался, перед ним были две Ирины Петровны. Потом все исчезло. Он очутился в кузнице. Гулкие удары молота по наковальне — бум-тук, бум-тук — отдавались у него в голове. И жарко стало, словно стоял он у самого горна, Сухачев попробовал отскочить, вздрогнул. И опять появились две Ирины Петровны…
— Успокойся, Павлуша. Постарайся уснуть, голуб чик, — сказала Ирина Петровна мягким, ласковым голосом.
— Кузницу… уберите…
— Какую кузницу?
— Жарко мне… уберите…
Беззвучно открылась дверь. Сестра обернулась. В дверях стояла Прасковья Петровна. Не замечая сестры, она не отрываясь смотрела на сына.
Было слышно, как шумно, с тихим, коротким стоном дышит больной.
— Что же вы?.. Уберите… Разве не видите?.. Некому помочь… Вот мама бы… помогла…
Прасковья Петровна подошла к кровати. Сухачев смотрел на нее и, не узнавая, продолжал бредить: