Галантность пятидесятилетнего мужчины не позволяла ему гаркнуть на четырнадцатилетнюю особу женского пола, даже если она выла, строила рожи и показывала неприличные жесты. Он не мог положить девочке руку на плечо, чтобы успокоить, сесть на край кровати, чтобы поговорить по душам. Не мог побороться с девочкой, как иногда позволял себе с пацанами в игровой комнате: они висли на нем гроздьями, лишь бы помахать кулаками и получить настоящий мужской подзатыльник — такой, какой раздавали бы отцы, если бы они у них были.
В отделении девочек он мог только делать записи в истории болезни, выписывать лекарства и тоскливо надеяться, что очередная «обезьяна» не выкинет в его дежурство ничего, кроме обычных для психиатрической больницы женских шалостей: стриптиза на подоконнике перед редкими мужчинами, проходящими по глухой улице мимо больницы, и вспыхивающих, как спичка, ссор по пустякам. Надо отдать должное, побеги среди девочек случались крайне редко, что еще раз подтверждало практичность и дальновидность женского ума: бежать дальше детского дома, откуда тут же привезут обратно в стационар, многим было просто некуда.
У девочек дежурила Маргарита — «женщина с харизмой императрицы и четверым размером бюста», как определял ее для себя Христофоров, сомневавшийся в таких же внушительных параметрах ее профессионализма. Чуть что, она сразу обращалась к Христофорову.
«Ну, как поживают ваши мандавошки?» — вертелось на языке приветствие, пока он спускался по лестнице на второй этаж.
— Что стряслось? — заменил он саркастическое приветствие на хмурый вопрос.
Маргарита сидела на этаж ниже, за столом, располагавшимся в кабинете строго под его столом, и если топнуть ногой посильнее, тщательно уложенные волосы статной Маргариты запорошит известкой. Хотя зачем же топать? На собраниях трудового коллектива она здоровается с ним кивком головы, а в день рождения от нее даже приходит сообщение с поздравлением на мобильный телефон. Конечно, поздравления с утра вывешивают на общей информационной доске в холле больницы, но ведь не всякий прочитает и поздравит. Вежливая дама, зачем же известку…
— Ничего страшного, Иван Сергеевич. Посоветоваться хотела. У вас опыт, у вас талант. У меня девочка четырнадцати лет, не детдомовская, из приличной семьи. Но вот темнит что-то… Вы же разговорить умеете, не как психиатр — как психотерапевт.
— Суицид?
— Да.
— Вены или таблетки?
— Таблетки.
— Без фантазии…
— Говорит, сама не понимает, зачем сделала. Объяснить не может. Вы поговорите с ней у меня в кабинете, а я по отделению пройду. — Маргарита царственно кивнула на свое место за столом.
Христофоров хотел по привычке развалиться на стуле, но вспомнил, что он все-таки не у себя, с опаской оглядел тонкие алюминиевые ножки и уселся на диван — для беседы по душам так даже лучше.
Девочка имела вид бледный, но упрямый, а главное, была рыжей — плохая примета. Огненных пациентов, а тем паче пациенток в больницах опасаются не только анестезиологи, которым тонкокожий рыжик может выкинуть остановку сердца или другой сюрприз при наркозе. Психиатры нутром чувствуют бесовщину.
— Имя у тебя странное, — уставился Христофоров в карточку. — Элата! Древнегреческое?
— Злата, — девочка покосилась на карточку. — Вы букву перепутали. «З» надо, а не «Э».
— Надо же, — удивился Христофоров. — Жаль. Красиво было бы — Элата. Да и Злата красиво. Это тебя по цвету волос назвали?
— В честь певицы Златы Раздолиной, мама и папа на ее концерте в Ленинграде познакомились.
— Не тошнит тебя больше?
— Нет. Меня же из обычной больницы перевели. Там промыли.
— Живот не болит?
— Нет.
— А болело что-нибудь до этого?
— Сердце болело.
— Отчего это у молодых девушек с красивыми именами болит сердце? — сделал заход Христофоров, но по упертому в него взгляду понял, что постучался не в ту дверь.
— Не знаю, — серьезно ответила ему девочка. — Просто ныло. Я маме сказала, мы даже УЗИ делали и кардиограмму. Все хорошо. Эффект роста, говорят.
— Сколько таблеток выпила?
— Я не считала. Все, что в аптечке нашла.
— Видимо, у тебя мало болеющая семья. Ты в курсе, что таблетки разные бывают?
— Да.
— Ты хотела умереть?
— Тогда — да.
— А сейчас?
— Сейчас — нет.
— Почему тогда хотела?
Девочка вздохнула и уперла взгляд в его переносицу.