— Ну вот, смотри. Способностей твоих у тебя много. Силён, как два быка, значит, через стенку видишь, потроха мои рассмотреть можешь. Об заклад бьюсь, как взрослеть начнёшь — ещё больше сможешь, так?
— Наверное, — Кларк картинно, «как взрослый», почесал в затылке, а потом улыбнулся. — Может, летать начну?
— Может, и начнёшь. Тут вопрос другой: что ты с силушкой своей делать будешь? Куда приложишь? Знавал я одного мужичка…
Тут Джонатан прервался, встал с покрышек и поманил сына за собой, на свежий воздух: курить хотелось немилосердно.
Они вышли из сарая, под вечернее небо, на рубеже которого, красиво оттеняя колоски на полях, догорал закат. Джонатан потянулся, крякнул, сделал несколько шагов в сторону от сына, чтобы оказаться с подветренной стороны, и с наслаждением закурил.
— Так вот, — продолжил он, разгоняя дым широкой мозолистой ладонью, — знавал я одного мужичка, Джонс была его фамилия. Сейчас он уже переехал куда-то, а раньше неподалёку от нас жил. Ничем особым он не выделялся из прочих, окромя одного: любую технику знал и ремонтировал. От радио да телевизоров до тракторов. Я к нему много раз ездил, и помогал ему, и научился кой-чему. А вот сейчас даже и не вспомню, как его звали — не то Рон, не то Джон… фамилию и то случайно запомнил, точно — не Джонс, а Джоннз. Вечно ему счета не на ту фамилию приходили, он ругался страшно, вот я и запомнил. Странный он был мужик, про семью да прошлое своё ни разу не говорил, да и пропал как в воду канул. Только дом пустой остался. И ро… лица, то есть, его не шибко припоминаю. А вот руки — помню. Как он свечи чистил, как с фрезой работал, как покрышки менял — до движения. Призвание у него такое было: технику чинить, смекаешь?
— Ему тоже нужно было спрятаться. Он, получается, за своим призванием спрятался, так? — Кларк был непривычно задумчив. — И мне, значит, так же нужно за делом своим… завернуться в него? Как в плащ. А какое у меня призвание?
— А кто ж его знает? — Джонатан сплюнул в ладонь и притушил об неё окурок. — Вот станешь старше… Одно скажу: фермера из тебя не выйдет. Не в силе дело, да даже и не в умении — чему потребно, я тебя обучу, конечно. Тут другое — привычка нужна, связь с землёй, с тем, что растёт… Не знаю. Умно это шибко, я такое и не скажу никогда. Ты парень башковитый, тебе науки набираться надо. — Он прищурился на первые звёзды, серебряными гвоздиками возникавшие на стремительно темневшем небосводе. — У тебя великая судьба, мальчик мой. Как сила твоя велика, так же и судьба твоя. Ты, главное — не растрать её понапрасну. И не стремись к тому, чтоб дорогу себе полегче да попроще выбрать. Простая дорога, она того… сам знаешь, куда ведёт. Библию, чай, читал. В мире есть много того, перед чем даже сила твоя плевком покажется. Хоть бы и болезни, к примеру. Знаешь, что такое рак?
***
Одно Кларк мог сказать о своей дороге: простой она не была. Страшная и нелепая гибель отца в бушующем смерче едва не подкосила молодого человека. В восемнадцать лет юный Кент покинул осиротевший отчий дом, клятвенно пообещав матери, что хотя бы деньгами точно будет ей помогать. Марта не удерживала его: она видела, что сын в смятении и что так для него будет лучше. На прощание она просила его лишь об одном, и просьба эта навсегда запомнилась Кларку хотя бы потому, что почти дословно повторяла слова отца.
— Не растрать себя понапрасну, сынок, — сказала тогда Марта. — Не потеряй всё то, что успел дать тебе отец. Он не хотел, чтоб ты являл свою силу миру, и знал, что ты хочешь помогать людям, что ты жалеешь их, как только сильный может жалеть слабого. Но помогать ведь можно по-разному.
И Кларк твёрдо решил для себя, что не предаст памяти отца. Тогда, по дороге в Метрополис, после слов матери он вспомнил старый разговор и решил испытать себя в борьбе с болезнями. Не для себя — для окружающих. Но сперва его ждало долгое путешествие на дальний север, за своим наследием…
С тех пор минуло пятнадцать лет. За годы обучения в Медицинском Институте Метрополиса Кент не один десяток раз пытался понять, как люди, не обладающие его возможностями, неспособные бодрствовать неделями, сохраняя ясность мысли, постигают эту науку. Его не спасало ничто: ни выносливость, ни абсолютная память. Он ожидал, что выученные наизусть учебники будут преимуществом, что рентгеновское зрение и сверхвысокая реакция помогут ему, что…
После очередного провала на экзамене, а чаще того — на практических занятиях, он стискивал зубы и говорил про себя: «Нет, папа. Я не буду искать лёгкого пути».
Он приучился отключать свои неземные способности, действовать, как человек, жить, как человек, диагностировать и учиться, как человек. И у него начало получаться. В действиях появилась вдумчивость и постепенность. И лишь тогда он снова, не сразу, шаг за шагом стал «отпускать» себя. Подкреплять обретённый опыт и знания своими силами. И всё равно время от времени совершал ошибки. Случалось, что и фатальные.
Попытка сходу диагностировать волчанку была подобной ошибкой, сверх того — ошибкой эгоистичной. Очень уж хотелось поработать с редкой болезнью. А незамеченная при этом патология печени едва не привела к летальному исходу. «Тогда тебе повезло, Кларк. Ты спас его. А мог бы и не спасти».
Попытка полостной операции при плавающей аллергии пациента была подобной ошибкой. «Да, кто мог знать, что он среагирует на латекс именно в этот момент, но ты поторопился, Кларк, ты решил, что видел всё, и поспешил».
Болезнь и смерть доктора Грина, первого «практического» учителя, того, кто принял под своё крыло молодого специалиста в больнице восточного округа Чикаго, была подобной ошибкой.
Таких ошибок было много, и каждая отдавалась в сердце болью. Но при этом, при всей своей тяжести, они давали опыт. Подчас кровавый, стыдный, неприятный, жуткий, но опыт.
В первые годы Кларку хотелось бросить всё, отправиться в Ледяную Крепость, открытую им за полгода до того, как он поступил учиться на врача. Туда, где его силы были почти безграничны, туда, где ждал его голографический образ Джор-Эла, туда, куда звала его… слабость. Слабость духа.
— Бить морды с моей силой может любой, — цедил сквозь зубы юный Кларк Кент, разбираясь с анализами мочи и меняя подгузники. — Летать с моими силами может любой, — бормотал он, «подменяя» своими руками вышедшую из строя центрифугу. «Где плазма?!» — орали из-за двери, и он вполоборота орал в ответ: «Сейчас!» — а на операционном столе еле-еле жил тот, кому эта плазма была необходима.
— Я не пойду по лёгкому пути, — скрежетал зубами сын планеты Криптон, кривясь от вони при очистке кишечника от каловых масс. — Я справлюсь, — шептал он, в буквальном смысле своими глазами наблюдая деление клеток онкологической опухоли. Нет, он мог бы, наверное, своим лазерным зрением выжечь эту опухоль, стать богом-целителем, излечить ещё… десятки? Сотни? А что стало бы с ним, с его возможностями, а главное — с больными после того, как об этом доложили бы военным, ФБР и прочим спецслужбам?
Кларк ждал, наблюдал, позволял людям гибнуть ради того, чтобы понять, как уничтожить эту болезнь навсегда, не завязывая это уничтожение лишь на себе.
Лишь раз он позволил себе уступить. Молодой профессор-математик, навсегда покоривший сердце Кларка идеей сверхскоростного двигателя, по его мнению, заслуживал жить, несмотря ни на что. Кент исцелил его, уничтожил опухоль в мозгу, использовав все свои знания медицины и проведя операцию на микронном уровне. Два месяца спустя он узнал, что профессор навсегда потерял интерес к математике вследствие того, что утратил способности к оной. Это поражение едва не сокрушило Кента, но дало понять: сами по себе сверхсилы не способны помочь ему в этой борьбе. Только опыт и знания, совместно с его возможностями.