Вы поддерживали с ним отношения?
Да. У Сергея Натановича были жена и сын жены, так как родной сын умер во время войны от дизентерии. Они эвакуировались из Ленинграда в самом начале, и он сообщил папе, когда они будут в Москве на запасных путях. Оказалось, что это был целый эшелон крупных научных сотрудников, они ехали в международном вагоне. Мы уже ехали в эвакуацию в теплушках. Эвакуировали их на курорт Боровое в Казахстане, и вернулись они за два месяца до нас, в июне.
Гонения на Николая Александровича как-нибудь отразились на ваших родителях?
Нет, они не сказались ни на отце, ни на матери. Хотя отец был военным и начальником кафедры. Мама уже не работала и была вне поля зрения органов.
Расскажите про музыку в вашей семье.
Мой отец и Николай Александрович учились у частных преподавателей музыки с успехом. Николай Александрович – с бо́льшим успехом. Он еще умудрился изучить технику игры и на гобое и на флейте, играл на рояле. Прекрасно играл такие сложные произведения, как этюды Скрябина. А папа играл на фортепьяно, мама моя – на скрипке. В дореволюционной квартире в Большом Левшинском переулке у них стояли два рояля рядом. Потом после революции один рояль продали, а вскоре продали и второй. Папа очень тосковал без рояля, и в году тридцать пятом – тридцать шестом привезли пианино. Помню, как я сидел в большой комнате сбоку, так как через эту комнату надо было втаскивать пианино, а вторая жена Николая Александровича, тетя Наташа, сидела со мной рядом для того, чтобы что-нибудь не случилось, и мы ждали, как будут протаскивать рояль.
Вы сами играли на пианино?
Перед войной нашли мне одну учительницу музыки неплохую – Марию Ивановну. У отца и Николая Александровича была другая «Мария Ивановна», частная преподавательница. Мама же училась в музыкальной школе у самих Гнесиных, так как у семьи Поповых были контакты с Гнесиными. Потом у нее был учителем профессор Прокофьев [Прокофьев Г. П.] (кстати, там было два брата Прокофьевых, один был путейцем, а другой – музыкантом). С ним и его учениками Николай Александрович занимался проблемами кинематики игры на фортепьяно. Меня тоже воткнули на фортепьяно, и, наверное, сделали это зря. С одной стороны – дань традиции, поколениями интеллигенция занималась игрой на музыкальных инструментах, но, с другой стороны, если у мамы был абсолютный слух, то у меня было абсолютное отсутствие слуха.
Это развивается.
Нет. К сожалению, бывают чисто медицинские проблемы. Это по-разному бывает. Например, папа мне показал как-то еще до войны, как надо рисовать поезда и улицы в законах перспективы. Я сразу это ухватил, и если даже папа, когда рисовал, был вынужден вначале рисовать прямые линии, сходящиеся в определенной точке, а потом по ним уже делать рисунок, то мне они были совершенно не нужны, они у меня получались сами собой. Один раз я стал рисовать еще в Ташкенте вид на гору воображаемую, и отец поразился, что это я рисую по памяти. Но музыка мне не давала никаких удовольствий и эмоций. Если надо было играть упражнения, то я старался просто не играть их. Когда же наступал момент выхода к учительнице или профессору (сначала я приходил к учительнице домой, а потом она стала приходить к нам, так как не всегда топили у нее), то оказывалось, что я абсолютно не помню даже, какие нужно было делать упражнения.
А мама не стояла над вами с палкой?
Стояла, но тогда она еще работала. А потом, когда в 1944 году мы жили на даче, то даже нашли за два переулка от нашей дачи другую дачу с пианино, чтобы я мог заниматься.
Я считаю, что музыке надо учиться всем.
Если получается, то да.
Но вначале всегда неприятно.
Но представьте, я играю внимательно, вдруг пальцы ложатся не на ту клавишу, а из другой комнаты мама кричит – в правой руке у тебя ми-бимоль, а где он, что такое, почему, я сам не знаю.
Кошмар.
В войну мы еще увлеклись классической музыкой, потому что мама с папой очень любили музыку и тосковали из‐за ее отсутствия. Но оказалось, что в местных магазинах был огромный выбор пластинок. Сначала взяли у соседей граммофон, чтобы попробовать, как его заводить, а когда понравилось, то поехали и купили себе граммофон. Набрали много пластинок, голосовых, арии из опер и оперы целиком, если можно было, и романсы. Крутили по вечерам.