Так, ваша мама взяла вас под мышку и…
…решила, что должна работать, и поступила лаборанткой на Пироговку, где были мединституты. Там набирали девочек, а маме тогда было 20 лет или около того. Николай Александрович тогда был в командировке в Германии и Франции. (Кстати, у него за границей были две тетки, родные сестры его отца [Бернштейн Е. Н. и Аитова (Бернштейн) М. Н], и обе они до революции вышли замуж, одна в Германию (Дортмунд), а другая – в Париж.) Так мама поступила лаборанткой в лабораторию Бернштейна. Первая жена Николая Александровича, Анна Исааковна Рудник, была врачом, работала с ним, а после того как они расстались, поддерживала родственные отношения с бабушкой Александрой Карловной и семьей младшего брата. Мне она не понравилась, но я ее видела пожилой уже. Тетка же рассказывала, что с ней по улице пройти было нельзя. Она была необычайной красоты, мужчины на улице оборачивались и, раскрыв рот, застывали. Я отца спрашивала, так как он не раз говорил, что она была непроходимо глупа: «Как же ты на ней женился?» – а он отвечал: «Я был молод, глуп и прельстился красотой». В командировке за границей он купил 12 пар фильдеперсовых чулок: 6 пар ей, 6 пар жене брата[29]. На все деньги, которые оставались, он накупил, как мама говорила, «мужских игрушек». А «мужские игрушки» очень дорого стоили. Он привез огромную готовальню. Еще у нас были карандаши, желтые и синие, и на них – металлические наконечники. Если карандаш голубой, то и колпачок у него голубой, пластмассовый. Тогда в России такого видом не видывали, слыхом не слыхивали. Мне строго-настрого до них запрещено было дотрагиваться. А больше всего его жену, Анну Исааковну, возмутила машинка для точки карандашей. Она была размером с детскую швейную машинку: c одной стороны ты вставляешь карандаш, а с другой – крутишь ручку, и карандаш сам собой затачивается. С мамой моей Николай Александрович встретился, когда он уже развелся, и маме еще старшая лаборантка говорила: «Ой, Наташенька, не по себе вы гнете дерево!» А она ничего не гнула. Он к ней проявлял много внимания. Она же старалась, чтобы никто не заметил, но такое ведь не скроешь. И когда он вернулся из командировки (в Москве его замещала женщина), он ее спросил: «Ты лаборантов набрала?» – «Набрала. Ты приглядись, там одна девочка есть, Наташа ее зовут. Звездочка просто». Ну, он и пригляделся. И до того «пригляделся», что женился на ней. Мама брыкалась, не хотела, она считала, что они не пара. Так они и познакомились. Мамин отец поначалу был недоволен, говорил бабушке: «Чему тут радоваться, Наталия пошла любовницей к своему начальнику. Я этого не понимаю и не принимаю». Кстати, тогда ведь не надо было регистраций. Они зарегистрировались, только когда маму отказались прописать в нашей огромной профессорской квартире. Кто она? Чужая женщина. Тогда они сходили в загс. И с моим отцом она в загсе не была.
Да, и колец тогда не носили.
Да, но мама была из тех людей, про которых говорят: «Если утопленников ищут по течению, то этого надо искать против течения». Тогда мещанством считалось любое кольцо на пальце, про серьги даже не говори. Мама же всю жизнь носила серьги. Ей на день рождения, еще до революции, тетка Леля подарила жемчужные сережки. Золотые, и в каждой сережке жемчужина. Так она всю жизнь их носила и плевала на тех, кто на нее пальцем показывал.
В каком году они зарегистрировались?
По-моему, в 1935 году. Мама училась заочно, а дома занималась делами отца. Она вообще всю себя вложила в служение ему. Но он того и стоил.
Вы упомянули семью брата Николая Александровича. Женой же брата была помощница отца.
Да, Татьяна Сергеевна Попова, я ее теткой называла. Вот она и набирала этих лаборанток.
С семьей брата были крепкие отношения?
Поначалу да. А потом вышло так: брат Николая Александровича окончил МГУ – физмат. А когда он окончил, выяснилось, что он может работать разве что в школе учителем, а этого ему совсем не хотелось. И надо было выбирать, учиться ли дальше. А Николай Александрович к тому времени уже был профессором и очень хорошо зарабатывал по тем временам. Он его спросил: «Где бы ты хотел учиться?» – «В Институте инженеров транспорта (они с детства оба увлекались паровозами). Но у меня сын, семья». Николай Александрович сказал ему: «Сережа, учись. Я буду содержать семью». С женой он к тому времени разошелся и всегда говорил, что он никогда не женится, с него хватит. И Татьяна Сергеевна, все-таки купеческая дочка, на это рассчитывала. Конечно, это были купцы, которые детям давали прекрасное образование, посылали сыновей учиться за границу. Татьяна Сергеевна с детства знала три языка, играла на фортепьяно и на скрипке.
29
В предисловии к письмам Т. С. Попова так пишет на тему «чулок»: «Мечты „баб“, то есть Нюты и Татьяны, „о тряпках“ были категорически отвергнуты. Коля согласился только на одну их просьбу – прислать им по нескольку пар фильдеперсовых чулок – в Москве с ними было очень плохо». В письмах тема «чулок» всплывает неизменно: «Потом пошли… выбирать чулки, которые стоят 20–29 фр. пара. Выбрали в самом лучшем месте все, что сумели» (Париж, 04.10.1929). «Нютонька, посланные мною тебе чулки вернулись сегодня обратно из‐за неправильной упаковки. Я это предвидел, так как после их отправки мне все это объяснили. Завтра отошлю их в новой упаковке по всем правилам» (Париж, 15.10.1929). «Очень рад, что тебе наконец купили хорошие чулки и что они в самом деле хорошие. Если только и в этот раз так же заботливо сверяли их цвета с раскрашенной бумажкой, как я это делал, то, значит, совсем хорошо. Ты ведь знаешь, как я в свое время пыхтел над выбором. Ну, теперь только узнай и сообщи мне, когда тете Мушке послать тебе из Парижа чулки, которые она купила» (Дортмунд, 14.11.1929). «Нютушка, еще раз радуюсь, что тебя так порадовали чулки, которые я так старательно выбирал» (Дортмунд, 15.11.1929). «…Что ты делаешь, когда тебе грустно… Татьяну вытащишь чулки поглядеть…)» (Дортмунд, 24.11.1929). «Приезд мой близится. …у вас к этому времени все книжки будут уже читанные… чулки поштопанные, вкусности – слопанные, и вы скажете: „Что же ты, Доктор, ничего нам не привез?“» (Дортмунд, 09.12.1929). «…Худо то, что не можешь ни с кем посоветоваться, так, хоть для виду. Сказать: „Ну что ж, так сделаем?“ Нютушка думала бы во время этого вопроса о чулках, а Мерьга – о проспекте пароходства… – и каждый ответил бы мне, не слыша вопроса: „Да, да“. А мне и этого было бы достаточно…» (Берлин, 21.12.1929, 21:30, Нюте).