Я не знал, куда еду. Казалось, машина едет по собственной воле по Уэллвуд-авеню, пересекая перекрестки и мосты.
В Нью-Джерси.
В Ньюарке я остановился у «Старой славы», бара для рабочих, который находится как раз возле шоссе. Быстро выпив три стопки, я почувствовал на себе косые взгляды и внезапно наступившую тишину. Если бы на мне был рабочий комбинезон или джинсы, то все было бы в порядке, но на мне был испачканный землей дорогой синий костюм от Харта Шаффнера и Маркса. К тому же я носил хвост. Я расплатился и вышел, направившись к ближайшему супермаркету, где купил три бутылки джина «Бифитер», с которыми поехал в мотель.
Я слышал десятки рассказов алкоголиков о вкусе выпивки. Некоторые описывают его как «жидкие звезды», «нежный нектар», «пищу богов». Мне никогда не нравился вкус алкогольных напитков, сделанных на основе зернового спирта, я ненавидел свое пристрастие к джину и водке. В мотеле я искал забвения, накачиваясь спиртным, пока не засыпал. Когда я просыпался, я лежал несколько минут, не понимая, где я нахожусь и почему. Потом накатывали воспоминания и ужасная боль, и я снова тянулся за бутылкой.
Это была старая, проверенная временем тактика — в былые времена я тоже пил в запертом помещении, где был в безопасности. Три бутылки джина помогли мне не выбираться из забытья четыре дня. Потом я почти сутки страдал от похмелья. Съев скудный завтрак, я выписался из мотеля и поехал дальше.
Подобный образ жизни я вел прежде, потому очень быстро и легко снова к нему адаптировался. Я никогда не садился за руль пьяным, понимая, что от катастрофы меня отделяют лишь машина, бумажник с кредитными картами и чековая книжка.
Я ехал медленно, практически на автопилоте. Мой разум замер, пытаясь оставить реальность позади. Но рано или поздно наступал момент, когда реальность вторгалась в машину и ехала вместе со мной. Когда боль становилась невыносимой, я останавливался, покупал пару бутылок и заворачивал в ближайший мотель.
Я напивался в Харрисбурге, штат Пенсильвания. Я напивался на окраинах Цинциннати, штат Огайо, и в местах, которые мне совершенно не знакомы. Я напивался и трезвел снова и снова.
Одним теплым утром в начале осени, очень рано, я обнаружил, что еду по проселочной дороге. У меня было сильное похмелье. Передо мной открывался милый холмистый пейзаж, хотя холмы были ниже, чем в Вудфилде, и там было больше обработанных полей, чем леса. Я объехал черную телегу с впряженной в нее лошадью. На телеге сидел бородатый мужчина в соломенной шляпе, белой рубашке и черных штанах с подтяжками.
Эмиш.
Я проехал ферму и заметил женщину в длинном платье и маленькой шапочке, помогавшую двум мальчикам сгружать с телеги тыквы. По другую сторону пшеничного поля еще один мужчина правил пятеркой лошадей.
Меня мучила тошнота, болела голова.
Медленно продвигаясь по сельской местности, я повсюду видел белые или некрашеные дома, милые амбары, водонапорные башни с ветряными мельницами, ухоженные поля. Я думал, что снова попал в Пенсильванию, куда-то в район Ланкастера, однако очень скоро я подъехал к какому-то городку и узнал, что покидаю пределы Эпплкрик, штат Огайо, и въезжаю в городок Кидрон. Во рту у меня пересохло. Всего в километре от меня находились магазины, мотель, холодная кока-кола, еда. Но я этого не знал.
Я мог бы легко проехать мимо того дома, но подъехал к пустой телеге с оглоблями, лежащими на асфальте. Оборванные постромки говорили о том, что лошадь убежала.
Я проехал мимо мужчины, который бежал за кобылой, не желавшей возвращаться к телеге.
Недолго думая, я обогнал лошадь и загородил ей дорогу машиной. Выпрыгнув наружу, я стал перед машиной и замахал руками. С одной стороны дороги был забор, а с другой — пшеничное поле. Когда кобыла остановилась, я подошел к ней, заговорил ласковым голосом и схватил за уздечку.
Громко пыхтя, подбежал мужчина.
— Данке. Зер данке. У вас есть опыт обращения с лошадьми, не так ли?
— У меня тоже когда-то была лошадь.
Мир перед моими глазами поплыл, и я оперся о капот машины.
— Вы больны? Вам помощь нужна?
— Нет, я в порядке. Все в порядке. — Тошнота и головокружение проходили. Мне нужно было лишь убраться из-под прямых солнечных лучей. В машине у меня был тайленол. — Вы знаете, где здесь можно найти воду?
Мужчина кивнул и указал на ближайший дом.
— Вот они дадут вам воды. Постучите к ним.
Фермерский дом окружало пшеничное поле, но здесь жили не эмиши. Я заметил на заднем дворе несколько автомобилей. Постучав в дверь, я прочел небольшую табличку «Иешива Исроел. Дом изучения Израиля». Из открытых окон до меня донеслись голоса, певшие на иврите, определенно один из псалмов.
— О дом Израилев, слава Господу, о дом Аарона, слава Господу.
Дверь открыл бородатый мужчина, которого невозможно было отличить от эмиша. Он был одет в темные штаны и белую рубашку, но на голове его красовалась кипа, левый рукав был закатан, а филактерии [11] обвивали его лоб и руку. За его спиной я увидел сидящих за столом мужчин.
Он внимательно посмотрел на меня.
— Заходи, заходи. Ты еврей?
— Да.
— Мы ждали тебя, — сказал он на идише.
Никто никому не представлялся. Это сделали позже.
— Ты десятый мужчина, — сказал мужчина с седой бородой.
Я понял, что совершил миньян [12] , позволив им закончить с псалмами и приступить к утренним молитвам. Несколько мужчин улыбнулись, еще один глухо пробормотал, что я пришел очень кстати. Я внутренне застонал. Даже в самом лучшем своем состоянии я не хотел бы попасть на службу ортодоксальных евреев.
Однако что я мог предпринять? На столе стояли стаканы с водой, и сперва мне дали напиться. Кто-то протянул филактерии.
— Нет, спасибо.
— Что? Не будь глупцом, ты должен надеть филактерии, они не кусаются, — прогрохотал мужчина.
Очень много лет прошло с тех пор, как я в последний раз надевал филактерии, потому им пришлось помочь мне надеть кожаные ремешки на лоб и руку и закрепить коробочку с текстами Торы на переносице. Между тем двое других мужчин нацепили мне филактерии и проговорили молитву. Никто меня не торопил. Позже я узнал, что они привыкли к нерелигиозным евреям, время от времени забредающим к ним в дом. Это была мицва, считалось благословением иметь возможность помочь и направить. Когда начались молитвы, я обнаружил, что серьезно забыл иврит, но остаточных знаний было вполне достаточно для службы. Когда-то в семинарии меня хвалили за хорошее знание этого языка. Ближе к концу службы трое мужчин стали для каддиша, молитв по недавно умершим, и я стал вместе с ними.
После молитвы мы позавтракали апельсинами, сваренными вкрутую яйцами, хлебом и крепким чаем. Я гадал, как бы сбежать от них, когда они прибрали стол после завтрака и принесли большие книги, писанные на иврите. Страницы их пожелтели и обтрепались, а уголки обложек помялись и вытерлись.
Через несколько минут они расселись на разнокалиберные стулья и принялись изучать книги. При этом они спорили, ругались между собой, слушая аргументы оппонента с повышенным вниманием. Темой их дискуссии было то, насколько человечество тяготеет к добру, а насколько — ко злу. Я был поражен, как редко они заглядывали в книги. Они цитировали наизусть целые абзацы устного закона, сформулированного почти две тысячи лет раввином Иудой. Они с легкостью обсуждали вавилонский и иерусалимский Талмуды, спорили о разных точках зрения в Путеводителе растерянных [13] , Зогаре [14] и прочих трудах. Я понял, что стал свидетелем ежедневной словесной баталии, которая ведется уже более шести тысяч лет по всему миру.