Время от времени кто-то из воющих на полу созданий поднимал на нее взгляд и тут же в ужасе отшатывался. Но деваться было некуда. Эти люди добровольно заперлись наедине со своей невыносимой печалью – до самого окончания мук.
Из толпы поднялась старая леди. Некогда ее одеяния поражали красотою оттенка и были вышиты аметистами – ныне они превратились в заскорузлые от грязи тряпки. Она была самой старшей из всех и страдала дольше. Леди выступила вперед и недрогнувшей рукой погладила светящийся черный круг.
– Жизненная сила умирает, – вздохнула она.
Мула притащила Праликса домой. Сущее наказание, но, в конце концов, для этого сестры и нужны.
Она как раз возвращалась с покупками, когда обнаружила его на базарной площади – парень корчился и извивался на куче сверкающей грязи. От нее он попытался уползти и, лягаясь, опрокинул общий недельный рацион. Сначала она все подобрала и только потом схватила брата за руку.
– Жизненная сила умирает! – провизжал он.
– Только не надо опять, – проворчала Мула и поволокла его домой.
Праликс был старше, и это ему доставалось в доме все внимание. Даже при жизни родителей люди глазели в основном на него.
– Такой ужасающе тихий ребенок, – говорили они и шикали на Мулу, чтобы она прекратила шуметь.
Когда умер отец, они же сказали Праликсу:
– Ты теперь в семье главный, – и тут же поняли, какая это дичь, и ужаснулись.
Что там себе думает Мула, никто даже не спросил. Она была всего лишь младшей сестрой. Справится так или иначе. Всякий раз как кому-то из родичей приходило в голову к ней обратиться, начинали они неизменно со слов:
– Мула, ты должна…
Ничего другого она в жизни не слышала. Мула специально была тут, чтобы делать всю домашнюю работу и следить за хозяйством, пока все остальные беспокоились о судьбе Праликса. Для нее просто не оставалось места. А когда дедуля, Балатон, взял их обоих к себе, все стало только хуже.
Балатон выглядел точь-в-точь как Праликс, которого оставили на солнцепеке лет эдак на пятьдесят – очень нервная виноградина, сморщившаяся в реально издерганную изюмину. Балатон столько времени тратил на беспокойство, что на Мулу как-то само собой свалилось еще больше работы по дому. Он был даже еще непрактичней Праликса. Праликс в хорошие дни просто валялся пластом на кушетке – а Балатон носился вокруг нее кругами, ломая руки и волнуясь, пора уже поменять на ней обивку или все-таки нет.
Кушетки, по правде говоря, были ужасно неудобные. Несколько Золотых Веков Процветания назад улицы как-то оказались сплошь засыпаны кусками пластичного, гнущегося металла. Поскольку материю уже давно никто не ткал, по городу пожаром пронеслась мода обтягивать мягкую мебель этой штукой, прибивая листы на место алмазными гвоздями. Отдать ей дань успели решительно все – прежде чем хоть кто-то рискнул признать, что получилось не только омерзительно с виду, но и весьма болезненно по ощущениям.
Мулин отец всегда говорил, что диван, пусть даже протертый до ниток, просто обязан быть удобным. Переехав к Балатону, она в ужасе поняла, что бывают дома, окончательно павшие жертвой безжалостных мод Процветания. Диван у деда был металлический, столовые приборы – золотые, тарелки – алмазные, а стены выложены рубинами. Все поверхности сверкали, все углы были неумолимо остры. Очень холодно и совсем неуютно. Охваченная чувством невыразимого одиночества, она немедленно кинулась к себе в спальню, распахнула обитую бронзой дверь и юркнула под одеяло, расшитое всего-навсего пригоршней изумрудов.
Мула честно подождала, пока кто-нибудь придет и утешит ее. Может быть, Балатон, и уж наверняка Праликс. Ни тот, ни другой не явился. В конце концов она вышла, обнаружила список покупок, придавленный к столу опалом, и потопала на базар – брать на испуг немногих оставшихся торговцев и вымогать у них нечто похожее на ужин.
С тех самых пор Мула просто смирялась и жила. Когда Праликс присмирел, все стали беспокоиться о нем еще больше, а она только кусала губы и думала: интересно, а меня тут хоть кто-нибудь когда-нибудь услышит?
В том-то и была проблема. Она могла бы… да, реально могла бы поджечь на себе одежду, и все тут же страшно разволновались бы, как это отразится на бедняжке Праликсе.
Однажды она даже предложила ему пойти прогуляться среди песчаных садов или в горы, но он объяснил, что просто не в силах этого сделать. Хоть бы попытался, лентяй! Но нет, Праликс только и знал, что валяться на своей идиотской металлической кушетке или уныло слоняться по городским улицам.
Как-то раз она спросила, чем он занят.
– Думаю о смерти, – ответил он.