— Нет! — хором крикнул весь класс.
— Она не спаслась, — сказала фру Стробе. — Ее сожгли на костре, а обугленное тело бросили в реку. Жанне д’Арк было тогда всего девятнадцать лет.
Лисе посмотрела на картинку в учебнике истории. Лицо девушки напомнило ей другое лицо на другой картинке. Лицо Жюльет Маргарин в коляске мотоцикла доктора Проктора. При мысли о таком ужасе у Лисе навернулись слезы на глаза.
— Конечно, девушка должна была умереть, — сказал Булле.
Фру Стробе сняла очки.
— Почему ты это говоришь, господин Булле?
— Чтобы стать настоящим героем, надо по-настоящему умереть.
Класс засмеялся, но фру Стробе утвердительно кивнула.
— Может быть, так оно и есть, — пробормотала она. — Может быть, и так.
Прозвенел звонок, и не успела фру Стробе сказать: «Всем хороших выходных!», как первый школьник уже выскочил из дверей. Потому что это был последний урок пятницы и звонок означал свободу.
Надевая куртку возле вешалки в коридоре, Лисе услышала, как другие девочки возбужденно говорят о какой-то вечеринке, на которую приглашены все. Все, кроме нее. И кроме Булле, конечно. Она услышала, как они шепчутся, мол, какой он маленький и чудной, ведет себя странно и говорит непонятное.
— Привет!
Булле прыгнул на скамейку рядом с ней и расстегнул куртку.
Девочки тут же принялись шушукаться и хихикать пуще прежнего. Потом самая смелая из них повернулась к Лисе и Булле, а остальные, спрятавшись за ее спиной, захихикали в голос.
— И что же будут делать наши голубки в выходные?
— Во-первых, ты не знаешь, что значит слово «голубки», милочка, — сказал Булле, снова застегивая куртку, что было очень легко, потому что там и было-то всего-навсего две пуговицы. — Но если у тебя в мозгу найдется местечко, то запомни, что «голубки» — это на самом деле уродливые птицы, покрытые панцирем, как у черепахи, которые выклевывают глаза у своих детей и тем питаются. Во-вторых, мы приглашены на одну смертельно скучную вечеринку, на которую мы уж точно не пойдем. Осло вообще город унылый. — И Булле зевнул.
— Сам ты унылый, — огрызнулась девочка, подбоченившись, но, похоже, более достойного ответа не придумала. Поэтому она просто бросила: — Пока!
— Пока-пока! — повторили другие девочки за ее спиной.
Но одна не удержалась и спросила:
— А все-таки что вы будете делать?
— Мы, — сказал Булле, спрыгнул со скамейки и встал рядом с Лисе, — отправимся в Париж, в «Мулен руж», и будем отплясывать канкан. Хороших вам выходных, малышки.
Лисе не обернулась, но она знала, что девочки смотрят им вслед, разинув рот, когда они вместе с Булле вышли на улицу, под яркие лучи осеннего солнца.
Лисе и Булле сели на семнадцатый трамвай, который привез их на Ратушную площадь Осло. Там они вышли и отправились на улицу Росенкранц — неширокую, с интенсивным движением, обилием магазинов и толпами людей. В конце улицы, над красной дверью и маленькой витриной с множеством часов, и в самом деле обнаружилась вывеска «Часовая лавка ЛАНГФРАКК».
Пружины входной двери оказались такими тугими, что пришлось навалиться на дверь изо всех сил.
И все равно дверь лишь приоткрылась. Пружины протестующе завизжали, как будто вообще не хотели впускать Лисе и Булле. Когда дети в конце концов вошли и выпустили ручку, дверь с грохотом захлопнулась. Сразу исчезли все уличные звуки, внутри раздавалось только тиканье часов. Тик-так, тик-так, ну и так далее. Лисе и Булле осмотрелись. Хотя на улице ярко светило солнце, в пустом магазине было странно темно. Им показалось, что они вдруг очутились в другом мире. Здесь были, наверное, сотни часов! Часы были повсюду: на стенах, на полках, на столе…
— Привет! — крикнул Булле.
Никто не ответил.
— Какие-то все часы старые, — прошептала Лисе, — и странные. Посмотри вон на те, с секундной стрелкой. Они же… идут назад.
В этот момент к тиканью присоединился жалобный кричащий скрип, как от несмазанного колеса.
Булле и Лисе повернулись в ту сторону, откуда шел звук, — в дальний конец магазина, где висела оранжевая занавеска с изображением слона.
— Кто… — прошептала Лисе, и в ту же секунду занавеска сдвинулась.
Булле и Лисе так и ахнули. К ним быстро приближалась странная фигура. Это была высокая женщина, самая высокая из всех, кого они когда-либо видели. И все в ней было тонким, длинным и заостренным. Кроме прически, имевшей вид того растения, которое перекатывается по пустыне и пускает корни там, куда его принесет ветер. Это перекати-поле пустило корни над таким высохшим лицом, что определить возраст было совершенно невозможно. К тому же глаза были густо подведены черным, а на тонких губах пламенела ярко-красная помада. На женщине было длинное, до пят, кожаное пальто,[4] не до конца застегнутое, так что сразу стали понятны источник скрипа и скорость ее передвижения. Дело в том, что одна ее нога была деревянной, и обута эта нога была в роликовый конек, а колесики его давно надо было хорошенько смазать. Отталкивалась хозяйка лавки другой ногой.