— Друг мой, — спросил его доктор, — не знаете ли вы, где живет хозяйка этого дома?
— На нижнем этаже. А что случилось с Жанной? — в свою очередь справился этот человек.
— Ее последняя дочь умерла.
— Бедная женщина!
— Вы ее знаете?
— Да, милостивый государь, я каждый день прохожу здесь, когда иду на работу. Время от времени я приношу ей кое-какие гостинцы, но у меня жена и дети, и вы понимаете, мы сами не богаты и потому не можем во всем помогать ей.
И на глазах у этого сердобольного человека выступили слезы.
— Если когда-нибудь вы, ваша жена или дети захвораете, обратитесь к господину Сервану, — сказал доктор, — это я сам. Я возьму вас на свое попечение, ведь вы этого заслуживаете.
И доктор протянул руку своему новому знакомому.
— Могу ли я быть чем-нибудь полезен доктору Сервану? — спросил этот человек.
— Нет, друг мой, — ответил доктор, — идите на работу, и да не оставит вас Господь.
Прохожий удалился, бросив последний взгляд, полный грусти и сострадания, на страдалицу Жанну. А доктор направился к хозяйке дома.
IV
Едва Серван позвонил, как раздался собачий лай, указывавший на присутствие в доме скверной моськи — неизменного спутника озлобленных старых дев. Вслед за этим дверь отворилась, и доктор Серван увидел лицо пожилой женщины, на котором читалось единственное желание: чтобы тот, кто пришел в такую пору и нарушил ее покой, поскорее удалился. Не приглашая посетителя войти, хозяйка спросила его, что ему угодно, но, казалось, хотела сказать совсем другое, что-нибудь вроде: «Я вам ничего не должна и вовсе вас не знаю, почему же вы беспокоите меня в такой час?» Доктор тотчас понял, с какой черствой душой ему придется иметь дело.
— Я хочу видеть хозяйку дома, — заявил он.
— Я и есть хозяйка.
— Мне нужно с вами поговорить.
— Сейчас?
— Да, сейчас.
— Войдите, — сказала женщина и пригласила господина Сервана в гостиную.
Хозяйка на некоторое время удалилась, чтобы, как она объяснила, «одеться подобающим образом». Действительно, женщина отворила дверь в капоте и ночном чепчике, но когда она поняла, что речь пойдет о довольно важном деле, раз ее посетили в такой час, то не захотела оставаться при мужчине в таком «наряде», несмотря на свои шестьдесят лет.
Доктор остался один, потому как и собака, которая поначалу облаяла незнакомца, обнюхав его, ворча последовала за своей хозяйкой. По святилищу можно судить и о самом божестве. Все вокруг блестело той чистотой, которая в жилище у бедных людей говорит о порядке и бережливости, а у богатых — о глупости и эгоизме. Мебель была ореховая. Когда мы говорим «мебель», то подразумеваем под этим словом находившийся в комнате круглый стол, нечто вроде сундука и четыре стула. Только ход часов с кукушкой однообразным стуком нарушал печальное молчание этой комнаты. Ни из одного замка не торчал ключ, но все они наверняка были заперты на два оборота. Две французские гравюры, заключенные в рамки из черного дерева, служили единственным украшением гостиной. Огромный камин с разверстой черной пастью, по всей видимости, не топили накануне, хотя погода стояла такая, что не лишним было бы позаботиться и о тепле. Под столом, однако, находилась жаровня — хозяйка явно нуждалась в том, чтобы ее пищеварительный процесс не прерывался. На камине стояла лампа и два подсвечника без свечей, а рядом с ним висели щипцы для углей с украшениями, некогда позолоченными.
Доктор окинул взглядом убранство этой комнаты, и на его губах появилась улыбка. Мнение, которое доктор составил себе о хозяйке дома, совершенно подтвердилось. Одного этого беглого взгляда доктору Сервану оказалось достаточно, чтобы догадаться о том, сколько страданий пришлось вынести Жанне и трем ее дочерям. Хозяйка дома, наконец, вернулась.
— Я вас слушаю, — сказала она и знаком пригласила доктора сесть.
— Дело в том, — начал доктор Серван, — что последняя дочь Жанны умерла.
— Когда же?
— Вчера вечером.
— А, тем лучше для этой старухи.
— Почему же, сударыня?
— Потому что дочь была ей в тягость, и теперь, когда Жанна станет заботиться только о себе, то не будет так несчастна.
— Ваша правда, сударыня, — для вида согласился доктор. Поклонившись, он взглянул на ту женщину, что произнесла эти бесчеловечные слова: она сидела и ласкала свою гадкую рыжую собачонку, запрыгнувшую к ней на колени, — единственное существо, которое она когда-либо любила.
— И тем менее Жанна будет несчастна, — продолжал доктор, — если не покинет ту комнату, в которой живет.