— Зачем вы сюда пришли? — спросил он доктора.
— Чтобы воспрепятствовать самоубийству.
— По какому праву?
— По праву всякого человека спасать себе подобного, граф. И, хотя вы знатный вельможа, а я простой врач, мне, быть может, удастся спасти вас.
— Для чего вам читать это письмо?
— Вы не должны иметь от меня тайн.
— Я вас не понимаю.
— Графиня умерла?
— Да.
— Вы умоляли Бога вернуть ее вам?
— Да, это правда.
— Он не внял вашей молитве, и вы хотите застрелиться. Не правда ли?
Старик бросил проницательный взгляд на графа.
— Да, — ответил Доксен, невольно поддавшись действию этого взгляда, — да, это правда.
— Вы предлагали мне половину своего состояния, если я спасу вашу супругу?
— И теперь предлагаю.
— Вы думаете, что я могу вернуть ее, несмотря на то, что она умерла?
— Я стою на краю могилы и готов верить малейшей надежде, которую мне подадут.
— Хорошо! Тогда отвечайте мне откровенно…
— И вы вернете мне графиню?
— Как знать?
Граф взглянул на старика, думая, что говорит с сумасшедшим, но взгляд доктора был так ясен, его вопросы так разумны, что он сел и сказал:
— Спрашивайте.
— Любите вы графиню?
— Всей душой.
— Вы женились на ней по любви?
— Я сделал больше: я похитил ее.
— Хорошо! И, несмотря на то что вы ее похитили, женились на ней?
— Я не только любил, но и уважал ее.
— Превосходно! И вы писали сейчас…
— Ее матери.
— Могу ли я прочитать это письмо?
— Вот оно.
Доктор взял письмо и прочитал его. Граф не сводил с него глаз.
— Что еще? — спросил он, когда Серван окончил чтение.
— Это все, что мне было нужно.
— И теперь?..
— Теперь вы разрядите свои пистолеты и положите в ящик это письмо, потому что у вас еще есть определенные обязанности.
— Какие?
— Сидеть возле своей жены в морге в продолжение трех дней.
— Для чего это нужно? Ведь вы уверены, что она умерла!
— Человеческого знания бывает часто недостаточно; она может проснуться.
— О чем вы говорите?
— Может оказаться, — продолжал доктор Серван как ни в чем не бывало, — что графиня только впала в летаргический сон, и на вас лежит священный долг наблюдать за ней положенное время.
— Это правда, я исполню его, — ответил граф покорно.
— Вот видите, я хорошо сделал, что подслушивал у двери.
— Благодарю вас, — сказал Доксен, протягивая доктору руку. — Но для того, чтобы дать мне этот совет, вам не нужно было читать мое письмо.
— О, это из личного интереса, — ответил, улыбаясь, доктор. — Я хотел убедиться в одном обстоятельстве.
— И убедились?
— Да.
Сказав это, доктор пристально посмотрел на графа, который потупил глаза.
— Итак, даете ли вы слово не посягать на свою жизнь в продолжение трех дней?
— Честное слово. Но после этой отсрочки?..
— Вы будете вольны поступать, как сочтете нужным. Надейтесь.
— На что?
— На все.
— Вы странный человек, доктор.
— Да, так говорят. Но вы в этом еще и убедитесь.
— Мы увидимся?
— Вероятно.
— Где?
— В морге. Прощайте, господин граф.
— Прощайте, доктор.
XII
Когда доктор Серван вышел от графа, на улице падал большими хлопьями снег. Старик быстрым шагом, чуть ли не бегом, направился домой.
— Что с графиней? — спросил Ивариус, увидев доктора.
— Она умерла. А прокурор? — спросил в свою очередь Серван.
— Тоже умер.
— Вот, любезный Ивариус, у нас уже умерли трое больных, и тем самым мы позорим себя, — сказал старик, усаживаясь возле огня.
— Увы, это так, — кивнул слуга. — Теперь мы должны вылечить какую-нибудь очень опасную болезнь, чтобы сгладить эти неудачи.
— Я опасаюсь, — сказал доктор, — что первым своим пациентом стану я сам.
— О боже! — воскликнул Ивариус. — Почему вы так думаете?
— У меня озноб, лихорадка, упадок аппетита, а это плохие признаки в мои годы.
— Но вы себя не бережете, встаете слишком рано, одеваетесь слишком легко, ходите по городу во время снегопада, возвращаетесь разгоряченный и не переодеваетесь в сухое платье. Вам не двадцать лет, и вы можете серьезно заболеть, если не будете беречься.
— Я, право, рад, что у меня нет больше больных; теперь я могу лечь в постель и заботиться только о себе. Ах, мой любезный Ивариус, не знаю, что со мной, но мне очень дурно…
Действительно, когда Серван встал, чтобы отправиться в постель, то едва мог стоять и весь дрожал, словно в лихорадке.