— Может статься, что я не умру от этой болезни, но, тем не менее, это будет мое единственное завещание. Я его прочитаю, и вы оставите его у себя, мой любезный друг.
И доктор Серван прочитал вслух то, что написал. Он имел около двенадцати тысяч франков дохода, которые завещал Ивариусу с условием, чтобы тот выдавал внуку старой Жанны ежегодную пенсию в тысячу экю и по смерти оставил бы тому весь капитал, если умрет, не имея детей. Ивариус плакал от благодарности.
Завещание было запечатано, и нотариус унес его с собой. Все это заняло гораздо больше времени, чем нам потребовалось на описание происшедшего, и едва нотариус вышел, как опять постучали в дверь.
В комнату вошла высокая, худая и совершенно седая женщина, одетая в черное. При одном взгляде на ее большие черные глаза и отточенные черты лица становилось ясно, что в молодости она была чрезвычайно хороша собой. Это была госпожа Лансгер. Когда она вошла в комнату больного, тот попросил Ивариуса удалиться.
— Вы посылали за мной, мой любезный Серван, — сказала посетительница, сев у постели доктора. — Вы больны?
— Да.
— Я надеюсь, не опасно?
— В мои годы любая болезнь опасна. Я хотел видеть вас, потому что мне тяжело было бы умереть, не простившись с вами, любезная баронесса. Кроме того, у меня есть касающиеся вас бумаги, которые я хотел бы вам вручить.
— Неужели я единственная женщина, которой вы хотите вернуть подобные бумаги? — с улыбкой произнесла баронесса.
— Единственная. Вы знаете, что я всегда питал к вам слабость.
— Не будем об этом, доктор.
— Вот письма, расположенные в порядке очередности: первое из них датировано первым февраля 1780 года. Чудное было время!.. Последнее написано в июне того же года. Это недолго продолжалось, баронесса.
— Но мне кажется, любезный доктор, что тогда прекратилась лишь переписка.
— Это правда, но я и говорю только о письмах. Вот они, заберите их.
Баронесса открыла одно из писем.
— Любовные письма, — задумчиво проговорила она, — похожи на зеркало, в котором старая женщина снова видит себя молодой. Я всегда буду хранить это зеркало, доктор… Бедный друг мой, как мы оба переменились! — добавила баронесса, подавая доктору руку.
— Вы сделались религиозной.
— А вы ученым.
— Вместе нам сто тридцать лет.
— Ах, друг мой, все в мире меняется!
— Послушайте, у меня есть к вам одна просьба.
— Какая, друг мой?
— Я умру, это уже точно.
— Что вы говорите!
— Это не должно вас удивлять. Мне хотелось бы, чтобы вы покинули этот дом не раньше чем я умру — тогда вы будете уверены в моей смерти.
— К чему это?
— Узнаете позже; пока удовольствуйтесь тем, что я вам сказал. Согласны ли вы?
— Вы хотите этого, мой бедный друг? Конечно, я согласна, но надеюсь, что ваше предсказание не сбудется.
— В час после полуночи я умру.
— Ах, боже мой! Кто проводит меня домой в такую пору!
— Прекрасно, баронесса! — воскликнул доктор и позвонил.
Вошел Ивариус.
— Друг мой, — обратился Серван к своему ученику, — после того как я умру сегодня ночью, ты проводишь баронессу домой.
— Слушаюсь, — мрачно сказал Ивариус.
— Дай мне пить.
Ивариус налил ему в стакан питья, вынул из шкафа склянку с жидкостью, десять капель которой влил в питье, и подал больному.
— Хорошо, — сказал доктор, — теперь ты можешь удалиться.
Ивариус ушел, забрав с собой склянку. Баронесса сидела, потупив взор.
— О, не стыдитесь своих слов; вы были откровеннее, чем того желали, вот и все. Теперь, когда вы уверены, что вас проводят домой, даете ли вы мне слово, что останетесь до условленной минуты?
— Клянусь вам!
— Хорошо. А пока потрудитесь побыть некоторое время с Ивариусом. Сейчас придет священник, я должен покаяться в тех счастливых воспоминаниях, которые меня только что взволновали. Когда он удалится, вы вернетесь ко мне.
Баронесса вышла. Доктор Серван, взяв стакан, выпил питье, приготовленное Ивариусом, и стал ждать. Вскоре пришел священник, и Серван исповедался. Когда исповедь была окончена, доктор сказал:
— Отец мой, болезнь моя с сегодняшнего утра так усилилась, что смерть неизбежна; но если Богу будет угодно, чтобы удался опыт, который я устрою над самим собой, то смерть моя принесет пользу и науке, и всему человечеству. Я попрошу вас похлопотать, как сказано в этой бумаге, которую я вам отдаю, чтобы тело мое не переносили в морг, но оставили здесь, и всем было бы дозволено его видеть. С божьей помощью через три дня я вновь оживу.
— Оживете! — воскликнул священник.