— Да ничего, — от неожиданности Женевьева просто не могла говорить. — Сколько лет, ваше высочество, сколько лет… Мы уже не чаяли вас увидеть… Как же вы, ваше высочество… Как же вы к нам… Где же вы были, ваше высочество?
— Я все расскажу тебе как-нибудь потом,— пообещала Маренн, еще раз крепко обняв се. — А сейчас никто не должен знать о том, что я приезжала. Твой муж дома?
— Дома… И дочка…
— Предупреди их.
— Конечно. Так, входите же в дом, ваше высочество!
— Сейчас, — Маренн обернулась, — Я не одна.
Поставив машину, Скорцени наблюдал за ними. Увидев немецкую форму, Женевьева вздрогнула и как-то оробела.
— Добрый вечер, — пролепетала она по-немецки, нервно дергая концы платка.
— Теперь пойдем в дом, — Маренн легонько подтолкнула ее, — нам здесь нельзя долго стоять. Могут услышать.
Они поднялись на крыльцо и вошли в дом. В коридоре их уже ждал муж Женеьевы. Увидев Скорцени, он явно испугался, но промолчал. Маренн обняла его:
— Я вижу, все в целости и сохранности.
— Все, как вы оставили тогда, мадам, — взволнованно проговорила Женевьева. — Мы все берегли, надеялись, не могли поверить. И вот дождались…
Не выдержав, она заплакала.
— Ну что ты, что ты, — успокаивал ее муж. — Вы насовсем, мадам? — спросил он.
— Нет,— с грустью ответила Маренн. — Всего на несколько часов. И не знаю, когда приеду снова.
Женевьева испуганно подняла голову.
— Ваше высочество…
— Не надо, Женевьева, — Маренн ласково погладила ее по руке. — Не спрашивай ни о чем. Принеси нам лучше что-нибудь поужинать. Мы будем в гостиной. Идем, — она взяла Скорцени под руку, — я покажу тебе свою душу. Ты сам решишь, нужна ли она тебе такая.
Они вошли в зал. Маренн зажгла свет. Вспыхнули огнями хрустальные люстры под потолком. Маренн с радостным смехом закружилась по комнате, скользя ладонями по мебели, прижимая к груди статуэтки и безделушки, целуя перья павлинов в вазах.
— Я дома, я дома,— повторяла она.
Скорцени остановился, глядя на портрет над камином.
— Это ты хотела мне показать? — спросил он. — Это твоя душа?
Она подошла и взяла его за руку.
— Не только это, — произнесла негромко. — Такой я была в шестнадцать лет. Жизнь изменила меня. Но не это главное. Я хотела, чтобы ты увидел этот дом. То, что мне ближе и дороже всего на свете. Чтобы ты знал, где я буду ждать тебя всегда, чтобы ни случилось. Как бы не разбросала нас судьба, здесь ты всегда найдешь меня. А теперь, попробуй, скажи мне, что я не от всей души сейчас, говорю с тобой. Здесь, в родном доме, перед лицом своей юности. Разве могу я лгать? Обещаю — буду ждать тебя здесь всегда…
Вошла Женевьева, неся на подносе вино и закуски.
— Как ваши детишки, мадам? — спросила она, накрывая на стол. — Штефан и Джилл? Выросли, наверное?
— Выросли,— грустно ответила Маренн. — Штефан… погиб. Недавно.
— Штефан?! — Женевьева охнула, как будто ее ранили и чуть не выронила бокал. — Штефан! Да как же так, мадам?
— Война, Женевьева. Идет война. Он был солдатом. Как и его отец. Как мой отец. Ты понимаешь?
— Да, мадам, — Женевьева кивнула, вытирая слезы.
Маренн подошла и снова обняла ее, успокаивая. Потом помогла ей расставить посуду и разложить приборы.
— А Джилл? — спросила Женевьева с затаенным страхом.
— С Джилл все хорошо. Она сейчас в Берлине.
Женевьева вздрогнула и обернулась на Скорцени. Но больше ничего не спросила.
— Теперь у меня осталась одна Джилл, — грустно произнесла Маренн. — Спасибо, Женевьева, ты можешь идти.
В тот вечер они не вернулись в Париж. Позвонив, Скорцени предупредил Кнохена, что подъедет утром прямо к самолету.
Пурпурно-золотой закат пылал над Версалем. Стучались в окна ветки облетевших деревьев, поскрипывали под напором ветра оконные рамы.
— Я буду ждать тебя всегда. Здесь. Что бы ни случилось, — шептала она, когда он целовал ее в постели под царственно-алым балдахином, отделанным горностаем. — Если буду жива. Если мы оба будем живы.
Теперь трудно поверить, что все это происходило всего лишь полтора года назад.
И вот наступило время доказать, что тогда она была искренна. Война закончилась. Германия проиграла. Рейх пал. Все осталось в прошлом. И вот уже не скрываясь, она входит как полновластная хозяйка в этот старинный величественный дом, где когда-то жили ее знаменитые предки, герцоги Гаскони и Прованса, и где они встречали частенько навещавших их французских королей. Теперь пришла пора выполнять обещания.
«Я буду ждать тебя всегда», — говорила она ему здесь.
«Я буду ждать тебя всегда», — повторила под обстрелом в осажденном Берлине, совсем еще недавно, когда они прощались.