Каждый день, вырываясь из леса,
Как любовник в назначенный час,
Поезд с белой табличкой "Одесса"
Пробегает шумя мимо нас.
Пыль за ним поднимается душно,
Рельсы стонут, от счастья звеня,
И глядят ему в след равнодушно
Все прохожие кроме меня.
Да, территориально он в другом месте, но душа его навсегда - там.
Снова не удержался и привел здесь еще одно стихотворение, хотя сам себе дал зарок не цитировать произведений отца, а при необходимости лишь пересказывать своими словами.
Но нет, логика повествования заставила отступиться от непродуманного решения...
Почему же я поначалу решил отказаться от цитат?
Дело в том, что в своих произведениях - и поэтических, и прозаических - отец настолько точно и с такой художественной силой использует жизненные впечатления, что, коснувшись того или иного эпизода из его биографии, немедленно хочется проиллюстрировать его отрывком из рассказа или строкой из стихотворения...
А ведь так и увязнуть не долго.
И все же, наверное, от первоначального решения придется отказаться или во всяком случае не так уж строго его придерживаться, потому что без некоторых цитат никак не обойтись.
Вот, например, отрывок из стихотворения 1912 года, который может пролить свет на появление замысла романа "Белеет парус одинокий", осуществленного отцом в середине тридцатых годов.
Пятнадцатилетний подросток пишет:
К чему стремимся мы смущенною душою,
Что ищем мы в житейской суете?
Ужель достигнем в мире мы покоя?
Это стихотворение не о море, не о парусе, оно обращено к Богу и называется "К тебе, Христос", но для меня здесь очевидна перекличка с Лермонтовским "Парусом":
Что ищет он в краю далеком?
И дальше:
Как будто в бурях есть покой.
А в 1922 году отец пишет стихотворение под названием "Картина Марке."
Мелким морем моросил
Бриз и брызгал в шлюпки,
Вправо флаги относил
Паруса и юбки.
И, ползя на рейд черпать
Пузоватый кузов, в отделе пропаганды
Гнал по волнам черепах -
Черепа арбузов.
Наши совместные поездки по дорогим его сердцу местам не ограничивались посещением родной Одессы, днестровских лиманов, бессарабского местечка Будаки, связанных с его детством и годами первой молодости.
Отец любил Ленинград и воспоминания, связанные с ним. Этот странный и великий город часто присутствовал в его рассказах, которые будили воображение и мечту побывать там.
Чтобы не забыть!
Вот одна из смешных историй, связанная с Петербургом, которую отец, не большой любитель анекдотов, мне как-то рассказал.
Великий химик Дмитрий Дмитриевич Менделеев как-то ехал по Петербургу на извозчике.
Дорогу им преградила колонна кандальных.
Извозчик остановился, обернулся к Менделееву и сказал, кивнув на арестантов:
- Химиков повели!
И вот поздней осенью пятьдесят пятого года мы с отцом сели в "Красную стрелу" и на следующее утро, темное как ночь, оказались в Ленинграде на перроне Московского вокзала.
Даже сейчас, спустя тысячу лет, я отчетливо во всех подробностях помню то впечатление, которое произвели на меня Невский проспект, Казанский и Исаакиевский соборы, Зимний дворец - удивительные сооружения, еще более таинственные от того, что, оказывается, они существуют в действительности, а не только на рисунках и фотографиях и что к ним можно приблизиться, подняться по ступеням и даже коснуться их каменных тел.
Отмечу еще одну странность Ленинграда, очень меня удивившую - густую сеть троллейбусных проводов над улицами и перекрестками, от чего казалось, что ты пойман и что уже никогда тебе отсюда не выбраться.
Впрочем, спастись было довольно легко - не смотреть вверх.
В Исаакиевский собор отец повел меня, семнадцатилетнего малютку, смотреть на маятник Фуко.
Изнутри Собор был еще больше, чем снаружи.
Он был полутемный, безлюдный (кроме нас двоих там, казалось, никого не было) и холодно роскошный. Один мраморный безграничный пол чего стоил. Конечно же никаких религиозных мыслей не возникало, хотя в соборном сумраке холодно и неодобрительно поблескивали оклады икон.
Да и откуда было взяться религиозным мыслям, если наш поход в Исаакиевский собор был учебной экскурсией, дополняющей школьный урок по физике, а не посещение Божьего храма.
Думаю, отец "мной прикрывался" - ему самому смертельно хотелось в очередной раз убедиться в непреложности закона физики, который наглядно мог продемонстрировать своим "качанием" маятник Фуко, свисающий из под самого купола, теряющегося во мгле, к центру мраморного пола с выложенной темным мрамором окружностью.